Одна ночь

Хотя Юлиус Сярг и не считал Ташкент земным раем, далекий южный город пленял и привлекал его: Маняще звучали названия таких городов, как Алма-Ата, Фрунзе, Сталинабад, Чита, однако Ташкент превосходил все. Некогда, в мальчишечью пору, он мечтал о далеких путешествиях: Мадагаскар, Амазонка, Андалузия, Цейлон и Гонолулу услаждали его слух, как песнь сирен. Но Юлиусу не требовалось заливать воском уши, и без того он был прикован буром, полупудовой кувалдой и ломом к каменным плитам на Ласнамяэ. И как это ни удивительно, но впервые в жизни Юлиус чувствовал себя свободным сейчас. Он мог идти куда хотел, делать что хотел, никто не интересовался его особой. Война сделала его вольной птицей и в то же время отняла свободу: вместо Ташкента приходилось торчать в Колтушах, в брошенных помещениях Павловского института, есть дурно пахнувшие картофелины, подтягивать живот на берегу Ладоги или толочься черт те где в снегу. Как только доберутся до железной дороги, тут же подастся на юг, ибо нежданная свобода долго не продлится. Кто позволит бесконечно болтаться без дела мужчинам, которые могут держать рабочий инструмент или носить винтовку, уж где-нибудь да захомутают. Если и останешься неучтенным - в сумятице войны всякое может быть, - желудок и грешное тело все равно потребуют прокорма, а с пустым карманом никакой земной рай раем не будет. Юлиус Сярг был готов делать что угодно, вкалывать на какой-нибудь каменоломне или на милицейском посту бороться со спекулянтами, но до этого он хотел побывать на юге. Он даже во сне видел верблюдов и пальмы, минареты и мечети, бескрайние виноградники и овечьи стада, такие несметные, что никто им и счету не знал. Очень любил он баранину, но редко удавалось ему поесть ее досыта.

Юлиус Сярг отдавал себе отчет и в том, что его могут мобилизовать и отправить на фронт. Потому и следовало торопиться. Пока где-нибудь не застрял, он не ограничен в передвижении. Человека, у которого есть на эвакуационном свидетельстве гербовая печать, никто не задержит. А какую силу имеет документ, Юлиус Сярг знал из своей милицейской практики. Без бумаги ты никто - сомнительный элемент, которого на всякий случай следует задержать и, если выдастся время, проверить. Поэтому-то он и добыл себе в Ленинграде новое свидетельство, ибо его таллинские документы покоились на дне морском. Милицейский мундир словно губка пропитался водой и отяжелел; чтобы не уйти вместе с ним в пучину, он должен был как можно скорее освободиться от одежды. С сапогами пришлось повозиться, раза три хлебнул соленой воды, прежде чем стянул их. Не привыкни он с молодости в каменоломных яминах к воде, так бы и пошел топором на дно. Жаль было сапог и денег. Но, бултыхаясь в, волнах, он о сапогах и о деньгах не думал, а только о том, сколько еще сможет продержаться и когда от холодной морской воды закоченеет тело. Он даже бога молил, чтобы тот послал какой-нибудь катеришко, который подобрал бы его. Но больше чертыхался. Клял не только немцев, но и своих, которые не дали судам воздушного прикрытия. Юлиус Сярг ни одного нашего самолета не видел, все они появлялись с чужой стороны, со зловещим гудом и завыванием. Он ругался тихо и в полный голос, чтобы не потерять сознания. Видел, как рядом у матроса глаза словно бы подернулись пеленой, Юлиус закричал на своем плохом русском языке, поплыл к нему, но тот ничего не понимал. Уже закоченел. Юлиус попробовал втащить парня на доски, но они вывернулись, матрос скользнул под воду и на поверхности больше не появлялся. Юлиус нырнул, но море будто поглотило несчастного, второй раз Юлиус уже был не в состоянии нырять, обессилел, и его тело, казалось, налилось свинцом. Тогда он попытался петь, но ничего из этого не вышло, хотя глотка у него мощная и не одну сотню песен он знал. Скоро уже и чертыхаться вслух не было сил. Голова словно бы опустела, и ему вдруг стало безразлично, что с ним будет. Почти механически он держался за доски. Почудились ли ему силуэты больших кораблей, или он увидел их наяву - Юлиус Сярг после сказать не мог. Наверное, привиделось, потому что кругом была кромешная темнота, а он видел пароход, шедший при всех огнях, на пароходе светились все каюты и иллюминаторы, пароход сверкал огнями и весь сиял. Слышал Юлиус и звуки - вой самолетов и тяжелый рокот судовых двигателей, он то приближался и тут же удалялся, вначале Юлиус пытался кричать, подавать знаки руками, потом ничего уже не мог делать.