Одна ночь

В Сясьстрое, где всех потрясло сообщение о падении Тихвина, вернее, уже покидая Сясьстрой, Дагмар почувствовала себя оторванным от дерева листочком, который ветер швыряет с места на место. Пока листок прочно держится на ветке, а ветка на стволе и корни не в силах вырвать из земли даже шторм, до тех пор он шелестит вместе с другими листьями, поворачивается к солнцу и питается живительными соками. Оторванный от ветки, листок теряет все - и соки, и солнце, - любой может наступить на него, а ветер - унести неведомо куда. Даже больше того: не одна она, а все, кто вместе с нею отправлялись в тыл, казались Дагмар такими оторванными от веток листочками.

За несколько последних дней чувство это усилилось. Дагмар вдруг показалось, что не только она, не только Яннус, Маркус, Тихник и все, кто сейчас идет сквозь ночной снегопад по незнакомой дороге, - весь эстонский народ в этой буре стал оторванным листком. Порывы ветра швырнули в грязь Бенно, вихри раскидают всех, весь маленький эстонский народ. Затем она представила себя, Бенно и тысячи других листвой, а народ - деревом, с которого шторм безжалостно рвет и сдирает листья. Что будет с деревом, на котором все меньше и меньше листков, которые затоптаны или разбросаны по белу свету?

- В Ташкенте сейчас еще тепло, - услышала Дагмар голос шагавшего рядом Сярга. - Хотя как знать. Все-таки вторая половина ноября. Как вы думаете, товарищ Пальм?

Сярг все еще обращался к ней с какой-то учтивой официальностью. Дагмар подумала, что милиционер должен был сказать: "Гражданка Пальм!" Потому что милицейский лексикон не знает другого обращения. Это показалось ей комичным, и она даже усмехнулась. Но за снегом усмешки ее никто не видел.

Даже тащась под снегопадом, Юлиус Сярг мечтал о Ташкенте. Средняя Азия многим чудилась землей обетованной, с молочными реками и кисельными берегами. Поговаривали, что там все осталось, как было до войны: вино, виноград, жирная баранина. Разговорам этим Сярг не верил. Полегче, быть может, но задарма и там ничего не поднесут. Наверное, и в Узбекистане уже продовольственные карточки и нормы введены, и там, поди, каждый килограмм зерна и мяса на учете. Разве что в какой-нибудь горной деревушке по-старому, только не в городах. Теперь, когда исконная житница России Украина в руках немцев, нигде не покутишь. Ни в Сибири, ни в Ташкенте, нигде. Потеря Белоруссии, нескольких областей Российской Федерации и Прибалтики - тоже кое-что значит. Тысячи и миллионы рук оторваны от работы. Одни, подобно им, бегут от врага, другие на войне - и это все очень сказывается. Лишь у спекулянтов и комбинаторов разных брюхо пустым не останется, уж они-то нехватки знать не будут, а кое-кто и жирком обрастет, в то время как честному человеку придется ремень потуже затягивать. И "подприлавочная" торговля распустится пышным цветом, "поднимутся в цене" снабженцы, продавцы, повара и официанты. Человек остается человеком - все норовит себе урвать. Едва стало чуть хуже с товарами, как и в Эстонии началась спекуляция. Подобные Койту книжники могут болтать о новом человеке - всяк верит тому, чему хочет верить. Всегда были хорошие и плохие люди, смелые и заячьи души, честные и воры, бережливые и моты, те, кто слово держит, и вруны, те, кто до седьмого пота вкалывает, и лентяи, эгоисты и те, кто о других думает, те, кто жертвует собой и кто шкуру бережет. Смешно доброту, храбрость, честность, умение держать слово, трудолюбие, бескорыстие и самопожертвование ставить, по примеру этого тщедушного очкарика, в заслугу новому человеку. Да эти доблести существуют давно, с незапамятных времен, когда еще и понятия-то о коммунизме не было, за тысячи лет до революцги. Когда-нибудь, возможно, человек и впрямь обновится, только на это понадобится десять или десять раз по десять человеческих поколений социализма и коммунизма.