Одна бессердечная ночь

Он вложил замок мне в руку. Он был теплым от его прикосновения. Мои щеки вспыхнули от удовольствия, и вздох счастья сорвался с губ. Слишком рано говорить о любви. Конечно, это была не любовь. И я это прекрасно понимала. Замок любви был всего лишь символом нашей ночи. Последней прекрасной ночи в Париже.

И хотя я знала, что это было совершенно неразумно чувствовать себя так, будто я только что сделала прыжок в пропасть со скалы, и назад пути уже не будет, но я все равно прыгнула.

Хотя падение было жестким.

5

Дворец Гарнье самое потрясающее архитектурное сооружение, находящееся в самом сердце Парижа. Этим летом мы с Эми посетили все главные достопримечательности города, и, хотя она и любила искусство, но не испытывала радости ни от оперы, ни от балета. Очевидно, в детстве родители таскали ее на слишком много спектаклей, и вместо того, чтобы привить ей страсть к театральному искусству, отбили напрочь, видно ее посещения театров напоминали настоящую пытку, все равно, что заставлять детей есть брокколи, тем самым убить вкус к брокколи на всю жизнь.

Поэтому я так и не посетила это роскошное здание за время наших вылазок с Эми по городу, не говоря уже о том, чтобы хотя бы войти в него.

Но я чертовски хорошо знала, что это за здание.

В детстве я заглатывала все, что касалось искусства. Моя мама пела в опере, пока не встретила папу, и тогда ей пришлось бросить свою карьеру ради него. Не то чтобы она собиралась петь в Гранд-опере, но голос у нее был как у певчей птицы. Однажды зимой, когда мы находились в Сан-Антонио, мы отправились нас спектакль гастролирующей балетной труппы, показывали «Щелкунчик». Целый год я мечтала, прожужжав всем уши, стать балериной, пока не выяснилось, что у меня две ноги и обе левые. А точнее, русалочий хвост, потому что я занималась плаваньем и плавала, как рыба.

Но с первого же дня я полюбила красоту и изящество этого места.

И у меня перехватило дыхание, когда Пенн привел меня в Парижский оперный театр. Единственное место в городе, которое я всегда хотела посетить, но у меня так и не появилось такой возможности. Этот человек словно прочитал мои мысли.

— Разве он не закрыт в это время? — Спросила я.

— Фактически, да.

Он снова улыбнулся той же самой улыбкой, наполненной хитростью и весельем, что у меня точно появилась мысль, что нас поджидают неприятности.

— Значит…

— Доверься мне. — Он протянул мне руку.

Я не собиралась ему доверять. Я фактически его не знала. И все же я протянула руку, вложив ее в ладонь, словно согласилась положить свой мир в его ладонь в качестве подношения.

Мы обошли здание, оказавшись с той стороны, где в главном здании выступала ротонда с длинными окнами, вырезанными в каменной стене. Пенн подвел меня к двери, и, к моему удивлению, мы вошли в современный ресторан с белым мраморным полом и ярко-красными стульями.

Метрдотель энергично пожал Пенну руку, они заговорили на беглом французском, фактически удалив меня из своего разговора. Я достаточно хорошо знала французский, но в старших классах изучала испанский. До этого момента я почему-то предполагала, что от испанского будет больше пользы, чем от французского или латыни.

— Пошли, — сказал Пенн, подталкивая меня вперед.

— О чем вы говорили?

— Шеф-повар этого ресторана — старый друг нашей семьи, и Пьер хотел узнать, буду ли я сегодня ужинать в отдельном кабинете.

У меня отвисла челюсть. О...Конечно. Для него это было... вполне нормально.

— Мы... будем ужинать в кабинете? — Неуверенно спросила я.

Он отрицательно покачал головой.

— Лучше.

Пенн провел меня через ресторан, войдя в дверь с табличкой «Только для персонала», и мы оказались внутри темного помещения дворца Гарнье.

— Разве нам можно сюда входить? — Прошептала я, не понимая, почему говорю шепотом, но мне казалось, что здесь следует говорить шепотом.

Внутри было пусто. Здесь было еще тише, чем снаружи, единственный свет исходил от тусклого освещения.

— Определенно можно.

Я ничего не могла с собой поделать, с губ сорвался смешок. Я никогда не совершала ничего противозаконного, кроме превышения скорости и как-то, будучи еще несовершеннолетней, употребления спиртного. Поскольку отец был военным, то быть наказанной им за плохое поведение, мне казалось более страшной перспективой, чем попасться копам. И хотя отец находился в данный момент за миллион миль отсюда, Пенн, как мне казалось, точно знал, что делает — вдруг ночью оказаться в театре, казалось мне сейчас большим приключением.

— Ты знаешь, что «Призрак оперы» был написан именно об этом театре? — Спросил Пенн, целенаправленно шагая по коридорам, словно хорошо был знаком с расположением здания.

— Я этого не знала.

— Да. Ее написал оперный критик, утверждающий, что в этом здании живет настоящий призрак. — Он многозначительно приподнял брови.

— Это из той серии, как пиши о том, в чем разбираешься, да?

— Именно. Под зданием этого оперного театра есть настоящее озеро.

— Неужели? — С удивлением спросила я.