Одинокий голубь

Калл целыми днями проводил в седле, выбраковывая слабый скот, как лошадей, так и коров. Работал он на пару с Дитцем. Около полудня они отдыхали в тени большого мескитового дерева. Дитц наблюдал, как маленький техасский бычок пытается покрыть корову. Этот бык был не из Мексики. Он прибрел в лагерь однажды утром и незамедлительно прогнал трех более крупных быков, которые попытались напасть на него. Нельзя сказать, чтобы его шкура была окрашена во все цвета радуги, но там присутствовал коричневый, красный и белый цвет с небольшими вкраплениями желтого и черного. Страшен он был чрезвычайно, но бык что надо. Большую часть ночи он трубил; ирландцы его возненавидели, потому что он заглушал их пение.

По правде говоря, никто из ковбоев его не любил. Он мог неожиданно броситься на лошадь, если бывал не в духе, и терпеть не мог спешившихся людей. Однажды Нидл Нельсон спешился, чтобы побездельничать пару минут и оправиться, и маленький бык напал на него так неожиданно, что Нидл вынужден был вскочить на лошадь, еще не закончив писать. Все ковбои покатились со смеху. Нидл так обозлился, что хотел немедленно поймать и прирезать быка, но вмешался Калл. Он считал его хорошим быком, несмотря на дикую расцветку, и хотел сохранить.

— Оставь его, — велел он. — Нам быки в Монтане понадобятся.

Август страшно развеселился.

— Господи, Калл, — произнес он. — Не намереваешься же ты населить тот рай, куда мы направляемся, животными с такой внешностью?

— Он совсем не плох, если не обращать внимания на расцветку, — возразил Калл.

— Черт бы его драл с его расцветкой и характером, — вмешался Нидл. Он знал, что еще долго будут вспоминать, как ему пришлось вскочить на лошадь с болтающимся членом.

— Что же, думаю, пора трогаться, — сказал Калл Дитцу. — Если мы не сдвинемся с места, то никогда ни куда не приедем.

Дитц вообще не очень был уверен, что они куда-нибудь приедут, но держал свои сомнения при себе. Капитану, как правило, удавалось выполнить задуманное.

— Ты у нас будешь разведчиком, — продолжал Капитан. — У нас полно людей, чтобы следить за скотом. Ты должен будешь каждый вечер находить воду и удобное место для ночевки.

Дитц скромно кивнул, но в душе был безмерно горд. Быть разведчиком куда почетнее, чем просто видеть свое имя на вывеске. Это доказывало, как высоко ка питан его ценит.

Когда они вернулись к фургону, то увидели, что Август смазывает ружье. Липпи обмахивался своей шляпой, а остальные сидели, мучаясь от жары.

— Ты стадо уже посчитал? — спросил Калл Августа, у которого была редкая способность пересчитывать животных. Он мог проехать сквозь стадо и пересчитать его. Каллу этот фокус никогда не удавался.

Нет, еще не собрался, — ответил Август. — Может, и посчитаю, если ты мне объяснишь, какая разница, сколько их.

— Полезно знать, со сколькими мы пускаемся в путь, — сказал Калл. — Если мы приведем на место девяносто процентов, можно будет считать, что нам повезло.

— Верно, повезет, если девяносто процентов из нас доберется до места, — заметил Август. — Это твоя идея, Калл. Я же еду, только чтобы взглянуть на страну.

Диш Боггетт дремал под фургоном. Он сел так резко, что ударился головой об его днище. Ему приснился ужасный сон: будто он свалился с обрыва. Сон начался очень мило, он ехал с одной стороны стада. Но скот вдруг превратился в бизонов и неожиданно помчался куда-то. Вскоре животные стали исчезать за каким-то обрывом. Диш заметил его заранее и мог остановить лошадь, но он этого не сделал и тоже полетел с обрыва. Земля была где-то далеко внизу. Он падал и падал, да к тому же лошадь в воздухе перевернулась, так что Диш летел спиной, лошадь сверху. В тот момент, когда он должен был разбиться, он проснулся весь в поту.

— Видишь? — прокомментировал Август. — Мы еще не тронулись, а Диш уже повредил головку.

Калл взял тарелку с едой и отошел в сторону, чтобы спокойно поесть. Он всегда отходил в сторону, чтобы можно было побыть одному и подумать. Раньше, когда у него появилась эта привычка, многие его не понимали. Часто кто-нибудь шел за ним, рассчитывая поболтать. Но вскоре все поняли: ничто не погружает Калла в более глухое молчание, как появление желающего потрепаться человека, когда ему хочется побыть одному.

Практически всю жизнь ему приходилось вести за собой группы людей, хотя, по сути, он никогда не любил сборищ. Если он уважал кого-либо за способности, то эти люди всегда теряли в его глазах, если ему приходилось сидеть среди них и слушать их болтовню или смотреть, как они пьют, играют в карты или бегают за женщинами. Когда ему приходилось слушать других, он обычно чувствовал себя еще более одиноко, чем если бы сидел на милю в стороне под деревом. Он никогда не умел принимать участие в разговоре. Бесконечный треп о картах и женщинах заставлял его ощущать свою отстраненность и даже некоторую необычность. Если это все, о чем они могут думать, тогда им крупно повезло, что есть он и что он может руководить ими. Какой бы нескромной ни была эта мысль, она часто приходила ему в голову.