Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Я накренил нос самолета, чтобы спикировать вслед за ним. По радио я услышал, как Ланиру докладывают, что они взяли курс на Кунейру, маленький сирийский городок на Голанских высотах, прямо на границе между Израилем и Сирией. Ланир спрашивал, где я, и приказал бросить все и присоединить к ним. У меня не осталось выбора. Я должен был прервать свой визуальный контакт с МиГом, который имел шанс сбить, повернуть на запад и присоединиться к трем остальным самолетам. Я начал выводить свою машину из пике, оставив сирийский истребитель.

Поскольку на восток я летел очень быстро, со скоростью около трехсот ярдов в секунду, и успел значительно углубиться в воздушное пространство Сирии, то слева по борту я видел сирийский город Санамаян, а справа — сирийский город Джасим. И тут, без всякого предупреждения, меня охватил страх. Три других самолета нашей формации уже взяли курс на Кунейру, а МиГ, который я преследовал, летел сейчас на самой малой высоте и был для меня недосягаем. Я невольно оказался в ловушке — на высоте двадцать тысяч футов, между Голанскими высотами и Дамаском, на виду у батарей сирийских ракет земля-воздух.

Повернув на запад, к дому, я четко понимал, что теперь не смогу заметить ракету, если она прилетит с востока, мне в хвост. Сидя в кабине, я почувствовал, что у меня дрожат ноги, и я не мог унять дрожь, поскольку мой мозг лихорадочно искал ответ на вопрос, занимавший все мои мысли: как, черт возьми, отсюда выбраться? Я наклонил нос машины, чтобы спуститься ниже, но тут меня посетила не самая умная мысль, что я лечу над зоной сирийской ПВО и если опущусь слишком низко, меня могут сбить. Поэтому я задрал нос машины и стал поворачивать на девяносто градусов то вправо, то влево, чтобы точно увернуться от любой ракеты, которую могли выпустить в мою сторону. Я все еще находился в зоне поражения сирийских ракетных батарей, которые, несомненно, старались взять меня на мушку, идентифицировать как вражескую цель и сбить. Наконец стало понятно, что если я продолжу свои безумные маневры и повороты то вправо, то влево, то никогда не достигну места назначения на западе.

Испарина, учащенное дыхание, дрожь в ногах — все это сплелось в один тугой узел, когда Ланир спросил по радиосвязи, что со мной происходит. Верный кодексу поведения израильских летчиков в боевой обстановке, я собрал последние силы, чтобы ответить спокойным тоном, что все под контролем — лечу домой, не надо за меня беспокоиться.

Следующие пять минут я совершал сложные маневры, во время которых моя голова вращалась то вправо, то влево (поскольку я старался получить максимальный обзор), а дыхание стало тяжелым и очень быстрым, как у спринтера. Пять самых долгих минут в моей жизни, пока я не увидел Кунейры; пять минут, когда я совершенно не был уверен, что не расползусь по швам прежде, чем мой самолет пересечет границу Израиля. Кунейтра лежала подо мной. Когда я смог наконец повернуть влево и взять курс на юго-запад, я увидел сирийские ракетные комплексы, от которых только что унес ноги.

Дрожь в ногах все не унималась, по спине бегали холодные мурашки, мой летный комбинезон весь промок от пота. Я переключил кислород на 100 %, чтобы дать легким больше горючего и чтобы проверить, что я могу пользоваться своими руками, которые в течение пяти минут выжимали все возможное из рычага управления и тумблеров. Ланир сообщил, что они пролетают над галилейским поселком Явниэль, и спросил, подождать ли меня.

— Я вернусь сам, один, — ответил я, понимая, что мне нужно время, чтобы прийти в себя.

Был вечер, я летел на высоте двадцать пять тысяч футов, снизив скорость, чтобы полет продолжался подольше. Дыхание постепенно пришло в норму, ноги перестали дрожать, осталось лишь неприятное ощущение от насквозь промокшего комбинезона. Я посмотрел вниз. Подо мной было восхитительное зрелище маленькой страны, медленно разворачивающейся со скоростью моего самолета. По мере того как день сменялся ночью, на земле загорались огни.

Моя страна, не имеющая ни малейшего представления, что сейчас происходит в небе над ней. Этого не знал никто. А в моей душе страх постепенно уступал место стыду.

Глава 34 12 ноября 1972 года

Приземлившись в Хацоре, я сделал положенный доклад о боевом вылете. Домой вернулся в восемь вечера, лег в постель, так и не сняв летного комбинезона, проспал до утра, полностью отключившись от окружающей действительности. Следующий день был пятницей, началом уик-энда. В субботу вечером, после сорока восьми часов мучительных раздумий, я решил, что, видимо, это был мой последний вылет. Это проблема, с которой не справиться ни одному человеку из плоти и крови. Участие в воздушном бою после того, как ты побывал в плену, требовало душевной стойкости, которой у меня, видимо, не было. Поэтому пришло время что-то решать.