Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Я понял, что мне не удастся снова стать частью международного сообщества и быть в курсе событий, происходящих в мире. Осман никогда не сможет сделать больше, чем позволяют его способности. Предела они достигали, когда он с совершенно серьезным видом изображал мне в лицах сюжеты фильмов Энтони Куинна[45]. Так что мне придется и дальше довольствоваться тем, что у меня осталось, думая о себе и о том, что ждет меня в будущем. Что со мной будет? Как будут развиваться события? Какую плату с меня потребуют, чтобы избиения больше не повторялись и я не вернулся в одиночную камеру?

В моем рассказе про Тель-Ноф меня беспокоили сразу две вещи: во-первых, что мне пришлось сказать правду, а во-вторых, что меня поймали на лжи. Судя по всему, врожденные способности и базовое воспитание оказывают на нас наиболее сильное влияние. Несмотря на то что ложь является обязательной в плену, тот факт, что мой враг поймал меня на лжи и заставил меня в этом признаться, казался мне несомненным бесчестьем, и я не сомневался, что мои тюремщики воспринимают это точно так же. В конце концов, именно я столько раз повторял, что израильский летчик никогда не лжет, сделав эту декларацию неотъемлемой частью сложных взаимоотношений с моими следователями. И вот теперь одно из оснований моей позиции оказалось подорванным.

Насколько тот факт, что меня поймали на лжи, повлияет на тон допросов, когда они возобновятся? Как это отразится на хрупком равновесии, возникшем между мной, Саидом и Азизом в ходе предыдущих допросов? Будут ли они исходить из предпосылки, что единожды пойманного на лжи подозревают в том, что он лжет все время? Ответов на эти вопросы у меня пока не было.

Глава 24 15 ноября 1969 года

В середине дня дверь отворилась и, как я и думал, в комнату вошли Саид и Азиз. Азиз хотел получить всю информацию про Тель-Ноф. Он даже принес с собой план базы. План был местами правильный, местами нет. Взлетно-посадочные полосы были отмечены правильно, прочие службы и здания — совершенно не на месте. Мы начали разговор об авиабазе, с которой я, будучи молодым пилотом, действительно был не слишком хорошо знаком. Азиз хотел узнать множество безумных вещей, о которых я не имел ни малейшего представления. В какой-то момент мы зашли в тупик. Азиз хотел знать, сколько на базе топливозаправщиков. Мои слова, что я этого не знаю, он пропускал мимо ушей. Я же не счел нужным ему сказать, что, в отличие от системы наземной заправки египетских ВВС, в Израиле используют не топливозаправщики, а другие методы.

Только сейчас, после сотен часов допросов, я наконец понял, что египетские дознаватели полагают, что в израильских ВВС все устроено точно так же, как и в египетских. (С небольшими различиями, которые нужно выяснить в ходе допросов.) Поэтому Азиз снова и снова возвращался к вопросу о топливозаправщиках.

— Сорок три заправщика, — наконец сказал я.

Он записал число на листе бумаги, лежащем перед ним, и сказал: «Вот видишь, оказывается, есть вещи, которые ты знаешь, но не говоришь». Он был совершенно прав. Я не сказал ему, что окончил летный курс номер 43 и что я снова вернулся к системе с использованием чисел, имевших для меня определенный смысл, чтобы их легче было запомнить.

Азиз продолжал спрашивать меня про Тель-Ноф, ни разу не вспомнив, что поймал меня на лжи. Он просидел до вечера и был достаточно дружелюбен. В комнате царила приятная атмосфера, и мы даже вместе поужинали, как стемнело и Азиз смог разговеться. Он выглядел как человек, у которого свалилась с плеч огромная тяжесть. Еще бы: он разоблачил легенду о герцлийском аэродроме, а теперь сможет предоставить своему начальству подробное описание базы в Тель-Нофе.

Я со своей стороны не мог почувствовать себя настолько же довольным. Разговор о Тель-Нофе причинял мне боль, и я не мог не думать о Гиоре Эпштейне, «короле неба», поскольку именно из-за заметки о нем мне довелось пережить все то, что я пережил за последние восемь дней. Чтобы восстановить свое положение, хотя бы в собственных глазах, я перешел к личным вопросам. Азиз мог быть старшим по званию, но я решил, что пришло время высказать ему свои жалобы.

К примеру, я упомянул о пятидесяти пяти днях, которые, по словам доктора Абсалема, должны пройти, прежде чем с левой руки снимут гипс, и заявил, что они не предоставляют мне необходимого лечения. Я повторил свое требование встретиться с Буазаром. Я сказал, что мои простыни давно не меняли. И даже позволил себе заявить, что египетская еда отвратительна и что с момента своего появления здесь я не получил ни одного яйца.

— Может быть, в Египте попросту нет яиц? — добавил я, не обратив внимания, что меня, кажется, немного занесло. Дело было накануне ужина. И когда принесли еду, я увидел, что в меню было добавлено яйцо! (Пусть даже самое мелкое яйцо, какое мне доводилось видеть.) У меня возникло ощущение, что, несмотря на Тель-Ноф и новые направления, которые принял допрос, что-то изменилось в мою пользу.