Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Я взял со столика, стоявшего у изголовья, молитвенник и начал читать молитвы, которые не произносил в те дни, когда был в одиночке. Закончив молиться, я перешел к «Поучению отцов», трактату, текст которого тоже был в молитвеннике. «У того, чьи деяния превосходят его мудрость, мудрость будет устойчивой, но у того, чья мудрость превосходит его деяния, мудрость недолговечна»[43]. Большинство своих действий летчик совершает в узком пространстве кабины, в полном одиночестве. Сколько бы он ни пытался рассказать об этом другим, он никогда не сможет с точностью описать все сложные движения, усилия, а порой и страхи во время выполнения поставленной задачи, что конечно является для него высшей целью. В плену летчик не может поговорить даже о тех вещах, о которых он может говорить в других обстоятельствах.

Я спросил себя, можно ли утверждать, что в настоящий момент мои деяния превосходят мою мудрость. До недавнего времени мне удавалось оберегать израильские ВВС, а также Рона, Ашера, Буки, Самнона, Карми и всех остальных своих товарищей. Я не выдал ничего из того, что казалось мне важным в моей профессиональной деятельности: нашу тактику ведения воздушного боя, какие системы установлены на наших «Миражах», как работают наземные службы, поддерживающие и сопровождающие нас, когда по «зеленому радио» (наземному каналу системы слежения и перехвата) приходит сигнал «Огонь». И множество других вещей, о которых меня спрашивали во время допросов.

«Я служу в 119-й эскадрилье на авиабазе Тель-Ноф». Это были первые слова правды, сказанные за последние два месяца. Теперь мне нужно будет продемонстрировать не только «дела», но и «мудрость». Мне необходимо найти способ защитить и сохранить то, что составляет смысл моей жизни с того дня, как за пять с половиной лет до пленения командующий ВВС Моти Ход[44] прикрепил к моей груди крылышки боевого летчика.

Дверь открылась и вошел Сами с большим металлическим тазом, который он нес двумя руками. Он поставил таз на пол около моей кровати, и я слышал, что он был наполовину наполнен водой, от которой шел пар. Сняв полотенце, переброшенное через левое плечо, Сами окунул его в воду и начал меня мыть, начав с лица. Проведя влажным полотенцем по участку кожи, он снова окунал его в воду, выжимал и продолжал мытье. С тех пор как теплая вода последний раз касалась моего тела, прошло уже много времени. Ощущение было восхитительным, как будто я вновь встретил старого друга, чье лицо успел забыть. Я лежал, не произнося ни слова, двигаясь в соответствии с указаниями Сами. Когда он дошел где-то до середины моей груди, он сказал: «Больше никак, капитан».

Я наклонился и заглянул в таз. Вода стала иссиня-черной и совершенно бесполезной. Сами взял таз и вышел. Я осмотрел себя. В верхней части тела кожа приобрела свой более-менее естественный цвет, однако ниже диафрагмы, она была темной, как крыло ворона. Я превратился в какое-то черно-белое существо.

Я думал, что сейчас принесут еще один таз воды, и мы продолжим помывку, однако вернувшийся Сами сказал: «На сегодня хватит, Вам надо поспать». Он расстелил свое одеяло в обычном месте, около изголовья, оставив меня наедине со своими мыслями.

На следующее утро Осман подал мне завтрак, словно не он издевался надо мной все последние восемь дней, что я провел в одиночной камере. Когда он сел почитать газету, я окликнул его по имени.

— Да, капитан? — ответил он.

— Осман, американцы послали астронавтов на Луну. Правильно?

— Правда? — Осман ответил вопросом на вопрос. — Откуда Вы знаете?

— Саид сказал мне прошлой ночью.

— Сейчас проверю. — Он пролистал газету, и через минуту хлопнул по ней тыльной стороной ладони. — Naam, капитан, американцы летят к Луне.

— Как зовут астронавтов, Осман?

— Сейчас посмотрю, капитан.

— Осман, астронавтов трое, — сказал я, давая ему дополнительную информацию. — Найди мне их имена. — Меня захватила мысль, что я, пусть на мгновение, восстановлю связь с международным сообществом.

Осман приподнял бровь и ответил:

— В этот раз американцы послали только двух астронавтов.

— Трех, Осман, трех, — сказал я на своем ломаном арабском.

Он проверил еще раз:

— Только два, капитан.

— Три, — сказал я ему. — Двое высадятся на Луну, а третий…

Здесь мой арабский закончился, поэтому я сделал рукой вращательное движение, пытаясь изобразить, что еще один астронавт останется на окололунной орбите, где будет дожидаться своих товарищей.

Осман снова заглянул в газету, а затем взглянул на меня и произнес твердым тоном, не терпящим возражений: «Двое, капитан. Это все».

«Это все» было произнесено таким недовольным голосом, что я решил, что, по-видимому, он прав.

— Осман, как зовут этих двух астронавтов?

Осман снова раскрыл газету, просмотрел ее, приподняв брови, затем взглянул мне прямо в лицо и сказал:

— Двое, капитан. Одного зовут Хьюстон, другого Техас.