Одиннадцать случаев…(Повесть)

Потом Костров извинился и ушел, а фрау Берта заявила, что ей очень хочется танцевать кэк-уок! Она так давно не танцевала кэк-уок! Она так взбрыкивала своими огромными ногами, что Давлеканов просто умирал от хохота. Втроем им стало еще веселее. Давлеканов показывал сестрам простенькие фокусы, они ахали, всплескивали руками, потом стали учить его немецким песенкам. Усевшись на низкой скамейке перед камином, обняв друг друга за плечи, они распевали втроем и раскачивались в такт песне. Это было совсем по-немецки.

«Милые старые лошади! — думал Давлеканов, лежа в кровати и глядя на печку. А печка ласково посверкивала бликами на своих узорных боках. — И Костров в общем тоже неплохой малый. Я его уговорю. Он подпишет письмо. Сам его составлю, а он подпишет… И я не буду больше „Давлекановым с паровозиком“! Вот вы говорите — игрушка, игрушка! Теперь вы узнаете, что это за игрушка. Вы узнаете, какая это сила. Дайте мне два настоящих паровоза, и я сделаю из них сиамских близнецов!» — И Давлеканов заснул.

Фрау Берта погрузила высокий белый чайник в кастрюлю с кипятком.

— Скорее, Грета, они уже в столовой!

Грета крутила ручку круглого механического ножа. На доску, сгибаясь, шлепались тонкие, розоватые посредине листочки ростбифа. Теперь уложить их на блюдо, немного зелени, кружочки помидоров, несколько маслин. Грета вытерла полотенцем руки и посмотрела на них. Следовало бы заняться руками. Крем, маникюр… Грета пошевелила пальцами, взяла ложку с зубцами и стала с ее помощью превращать масло в воздушные цветочки. Потом взглянула на себя в карманное зеркальце и поправила волосы. Как было весело вчера! Фрау Грета уже давно привыкла к тому, что она старая кухонная крыса. Она даже гордилась своим уменьем делать невесомые цветочки из масла. А со вчерашнего дня в ней поднялось и зашумело что-то непонятное. Что-то непозволительно молодое. Подхватив блюдо с ростбифом, фрау Грета ринулась в столовую.

А фрау Берта, слушая бульканье кипятка в кастрюле, глядя, как он взбирается все выше и выше по белому боку чайника, радостно улыбалась. Как тепло, по-семейному было вчера! Давно-давно у них с Гретой не было праздника. Что и говорить, это все благодаря желанию того жильца, блондина. И ему нисколько не было скучно с пожилыми дамами. И какие веселые штуки он выдумывал! И как смеялся сам! И вдруг желтые щеки фрау Берты порозовели — она, кажется, танцевала кэк-уок! Ай-ай-ай!

Ну, довольно воде кипеть! Фрау Берта подняла крышку чайника. Терпкий аромат чая поднялся вместе с паром.

Войдя в столовую, Берта увидела нетронутое блюдо на столе, чистые тарелки и взволнованные, раздраженные лица жильцов.

Блондин держал в руках исписанный лист бумаги, а тот, с волнистыми волосами, ударял ребром ладони по столу, и протестовал, и не соглашался. Берте так хотелось что-то сделать для блондина. Он терпит неудачу. Голос его стал звонким, он доказывает что-то свое, но тот, серый, он из железа.

— Нет, я не смогу это подписать! Институт не уполномочивал меня приобретать этот продукт!

И тут в столовую впорхнул Краус.

— Вы не забыли? Взгляните в свои программы! Сегодня у нас совещание с представителями завода! — радостно сообщил он.

Совещание происходило в небольшой сравнительно комнате в здании химического института.

Давлеканов и Костров рассказывали немцам о материалах, немцы — о способах обработки. Это было очень интересно. У них применялись новые, не знакомые нам методы. Давлеканов исписал несколько страниц своей записной книжки, он старался не упустить ничего важного. Понравился ему старший мастер завода — невысокий, плотный, в просторной рыжей куртке, с трубкой в зубах и вечно прищуренным левым глазом. Вот кто дело знает!

Этот обстоятельный, детальный разговор объединил их всех. И Костров разговорился, увлекся, видимо, ему легче было о химии говорить по-немецки. Давлеканов почувствовал в нем ученого, досада от утреннего разговора немного остыла.

Когда они, очень довольные встречей, вышли на улицу, Краус сказал:

— До обеда остался час. Хотите, я поведу вас в магазин марок? Ведь вам, доктор Кострофф, нужны марки для вашего сына? Мне это доставит большое удовольствие. Я ведь старый филателист. Ах, наклеивать марки! Это ни с чем не сравнимо! Когда, приняв ванну, в домашних туфлях, я направляюсь в кабинет, жена знает — меня не надо тревожить. И я беру лупу, и погружаюсь в мои альбомы, и я путешествую, и я разгадываю тайны… До боли в глазах я разглядываю сильно увеличенный угол какой-нибудь марки, гашенной пером, от руки, и я рассказываю себе историю этой марки и того, что происходило в стране, когда она была выпущена, и я представляю себе, что за человек был почтовый чиновник, своей рукой погасивший марку, и я изучаю снова и снова все утолщения и зигзаги подписи… — Краус поднял руку и пошевелил пальцами. — Это лучшие минуты моей жизни!