Одиннадцать случаев…(Повесть)

Директор говорил что-то о задачах промышленности на сегодняшний день, но Давлеканов его не слушал.

«Поезжу сам по заводам, не все же такие амебы, как наш!»

— Вы не забыли, — прощаясь, напомнил директор, — за вами тема, нужная стране сегодня? Ш-ш-ш…

— Как я себя ругал, дорогая! — говорил мне брат. — Сделал, балда, паровозик, а надо было просто склеить две металлические детали. Нагляднее было бы и серьезнее. И на заводах, куда мы с Борисом ездили, тоже с интересом разглядывали паровозик, а как до дела — разводили руками. Ну, может быть, годика через два, через три… А то и вовсе отказывали. Я и сам стал понимать — задач у промышленности много, задачи трудные… — Брат помолчал. — А для меня это было время и трудное и… нехорошее какое-то — я стал терять веру в успех. Мне стало казаться, что и Борис охладел и таскается со мной так, по дружбе. Отличный он в общем малый! В командировках ведь всякое бывает. Спишь иногда где придется… Как-то пришлось нам ночевать в учрежденческой комнате, а там только диван и стол. Борис говорит: «Я еще не покойник, чтобы спать на столе!» Отодрал от дивана спинку, положил на четыре стула — ложе получилось что надо. Здорово оба выспались. Один — на диване, другой — на спинке. Да-а-а, поездили мы с ним! Это был по-своему интересный период!

— Это был замызганный период! — сказала, входя, Танюша. — Он тогда так оборвался, так обтрепался… И всю жизнь я слышу про этот клей, а вазочки… И не только вазочки — тарелка в цветочках (еще мамина) и та не склеена! Все как лежало разбитое, так и лежит. И никакой клей почему-то ничего не может склеить!

— По правде говоря, — сказал брат, — не люблю склеивать разбитое. Люблю быть господом богом и создавать новое. Вот ручки-ножки, вот кишочки, смазал-склеил, дунул-плюнул — живи, работай!

Танюша скрестила руки на груди.

— Наконец-то сознался! В первый раз в жизни услышала вместо обещаний правду! Теперь по крайней мере ничего не буду дожидаться, отнесу все в мастерскую.

— Зачем в мастерскую? Мы позовем Бориса Ивановича, он любит склеивать. Он все тебе сделает.

— Вот и отлично! Борис Иванович милый и, кроме того, с юмором.

Брат подмигнул мне — дорвутся оба до анекдотов!

Танюша ушла.

— А поездка в Германию, она тебе ничем не помогла?

— О, поездка в Германию! Это была любопытная поездка! — Брат улыбнулся. — Это был, знаешь, такой психологический этюд! Я тебе не рассказывал?

— Подробно — нет.

— Это надо будет отдельно рассказать. Я там одновременно потерпел поражение и одержал победу.

— А что было важнее?

— Победа!

13 Карминовая марка

Спокойно, свободно, мягко постукивая, летел поезд, и Давлеканов, сидя в вагоне-ресторане, всем телом чувствовал, как он вместе с поездом разваливает пополам желтый осенний пейзаж и как справа и слева проносятся за широкими окнами его половинки. А напротив Давлеканова сидел Павел Дмитриевич Костров.

Давлеканову не приходилось близко разглядывать Кострова. Они работали в одном институте, но в разных отделах. Давлеканов знал, что Павел Дмитриевич один из тех молодых способных ученых, которые не представляют себе науку отдельно от лестницы успеха. Сейчас Давлеканов разглядывал Кострова с большим интересом. Дело в том, что в этой поездке Костров был начальником Давлеканова.

Когда брат ездил с Никулиным, они были на равных. Брат вспомнил вагоны, плотно забитые махорочным дымом, третью полку… Проснешься ночью, а рядом мотаются белые патлы Бориса. И хорошо, уютно.

Сперва Давлеканова чуть кольнуло, когда он услышал, что Костров будет старшим. А сейчас он сидел и радовался. Неси, неси на себе ответственность за поездку, а я наслаждаться буду! Какие там, наверное, реактивы! Какие журналы, справочники! Недаром говорят, что немец бог справочника.

Вид у Кострова — первый класс! Темно-серый костюм, спокойный галстук, а волосы будто изготовлены из особого рифленого металла. А лицо? Приятное, матово-смуглое, глаза серые, вроде бы мягкие. Но в них проскальзывает и непреклонность: уж если решил — все. Так и будет. Костров наливает воду в стакан. Скажите! Кольцо с темным квадратным камнем! Давлеканов в жизни не надел бы кольца, а у Кострова оно очень к месту и подчеркивает изящество небольшой руки. Все вместе — совершенство. Костров — портрет Кострова в рамке хорошего вкуса. Давлеканову очень хотелось заглянуть за эту раму, увидеть Кострова не таким гладким и безукоризненным.

Когда вернулись в купе, разговоры пошли домашние. Костров достал узкую бумажку — список того, что просила купить жена. В конце списка были марки для сына.

— Я в них ничего не понимаю! — Костров глянул на Давлеканова растерянно и доверчиво. И вдруг Давлеканов вспомнил похожее на него лицо мальчишки — отчаянное, красное… Тяжело прихрамывая, мальчишка бежал за поездом, бежал так, как будто хотел во что бы то ни стало догнать его. И жену Давлеканов вспомнил: тоненькая, острая, с башней светлых волос, она кинулась за мальчишкой на своих высоких каблуках.

— Я видел ваших на перроне.

Костров молча, исподлобья глядел на Давлеканова, и на лбу его собрались крупные поперечные морщины.