Одиннадцать случаев…(Повесть)

Он присел к лабораторному столу. Перед ним стояла чашка с той массой, которую он приготовил вчера. Масса подсохла и стала вогнутой. Нехорошо — усадка. Попробуем сделать еще вариант. Он поискал глазами чистую чашку. Никому нет дела, ничего не вымоют, не приготовят. Но сейчас не хотелось заводиться с лаборанткой. Вообще разговаривать не хотелось — такое было настроение. «Ладно, очищу эту чашку сам». И он попробовал шпателем отделить массу от края чашки. Да, что касается прилипания — тут все в порядке. Вот схватилось! Никак не отдерешь. Он ковырял все сильнее… Да, но она совсем не отдирается. Совсем! Постой, постой, тут что-то есть. Он посидел, подышал. Ну-ка еще разик! И набросился на массу, во что бы то ни стало стараясь всадить шпатель между нею и фарфоровой чашкой. Он еще неясно понимал, зачем это ему нужно, только чувствовал, что, если шпатель, как бы он ни старался, так и не войдет, это будет хорошо. Очень хорошо. Он яростно долбил шпателем массу, рубашка на нем взмокла, волосы растрепались, он бил, бил, наконец, схватил чашку, высоко поднял над головой и ахнул об пол.

— Ой! — вскрикнула лаборантка за шкафами. — С вами невозможно работать, разрыв сердца получишь!

Но брат не слышал. Он сидел на корточках и разглядывал чашку. Она разбилась на куски, но ни один кусок не отскочил. Чашка была как крутое яйцо, которое хорошенько побили, прежде чем облупить. Оно разбито, но все куски держатся на пленочке. «И тут, — радовался брат, — и тут тоже держатся». Он сел с чашкой на табурет, попробовал отковырнуть отдельные осколки. Они не отковыривались. Масса не просто прилипла к фарфору, она с ним срослась! Брат сидел на табурете, держа чашку в ладони, обхватив ее всеми пальцами, держал так, как будто это была величайшая драгоценность. Он вдруг перестал думать, а только разглядывал рисунок трещин на фарфоровой чашке и улыбался с закрытым ртом. Ему хотелось оттянуть прекрасный момент, которым он еще успеет насладиться. Тот момент, когда он ясно поймет, что произошло.

Он подошел с чашкой к рыбкам. Они так и стрельнули к нему навстречу и уперли свои носы в стекло.

— Вы думаете что? Дафния? Нет, уважаемые, это вам не дафния. Это получше дафнии. Это клей! Вам такого не понять. Вы можете только посочувствовать.

Рыбки сочувствовали, выпучив на него глаза.

Вошел Иван Степанович.

— Ну, как масса?

Брат молча протянул ему чашку.

— Что это ты ее раскокал? Да, прилипание отличное!

— Сверхотличное! — сказал брат, отбирая чашку. — Это клей!

— Клей? Ты думаешь? Давай проверим!

— Марь Васильна! — гаркнул брат. — Чистые чашки есть?

— Ну, есть, конечно. Вот они стоят. Вы просто не заметили. И нечего было швыряться.

— И очень хорошо, что не заметил! И надо было швыряться!

Они с Иваном Степановичем состряпали новую порцию смоляной массы.

Брат взял две пластинки, намазал каждую на две трети клейкой массой, сложил намазанные части, оставив свободными чистые концы. Сдавил зажимом.

— Как по-твоему, — спросил он Ивана Степановича, — сколько нужно ждать, чтобы схватилось?

— А кто его знает, подольше надо подождать, другим чем-нибудь пока заняться. — Иван Степанович ушел, а брат сел, положил руки на колени и стал неотрывно смотреть на зажатые пластинки. Ничем другим заниматься было невозможно. И когда уже совсем не стало терпения, не проверив, сколько прошло времени, он схватил фарфоровые пластинки и понес к машине, которая определяет прочность соединения. Могучие лапы стиснули концы пластинок. Брат поворачивал ручку, стрелка лезла по шкале, показывая все большее напряжение.

Иван Степанович вошел в тот момент, когда брат с силой крутанул ручку, пластинки треснули, раскололись, но склеенные места остались целы.

— Вот! Видал?

— Ну что ж? — сказал Иван Степанович спокойно. — Вот и народился новый фарфоровый клей. Поздравляю!

Иван Степанович ушел, а брат посмотрел ему вслед довольно зло: жирком, жирком обрастаешь, ничто тебя уже не волнует…

А потом вышел в коридор, покурил, охладился малость и подумал: «А что такого особенного случилось? Да ничего. Еще один клей для фарфора».

И опять дни пошли своим чередом, масса для заполнения изоляторов получилась очень удачная, брат занимался новой работой… Нет, не все было как прежде. Удар фарфоровой чашки об пол и наступившая затем тишина все стояли в ушах брата, и он все думал об этом ударе и трещинах на чашке. Когда Марья Васильевна хотела выкинуть разбитую чашку, брат не дал. Сунул ее в портфель и принес домой. Разбитая, но целая фарфоровая чашка лежала теперь у него на столе и тревожила его. Он брал ее в руки и снова и снова рассматривал и любовался рисунком трещин.

— Ни в коем случае не выкидывай! — приказал мне брат. — Я еще подумаю над ней. Тут что важно? Сила прилипания. Сила. Понимаешь? Кто сказал, что этот клей может соединять только фарфор? Никто об этом и не заикался. Так почему же не попробовать пойти дальше? Выжать из этой полимерной композиции все, что она может дать?

Брату не терпелось протянуть свою длинную руку за пределы обычного и пощупать: а что там есть?