Один выстрел во время войны

Так было из года в год. А прошлым летом приемщик на станции завернул первую же подводу с табаком. Откуда? — спросил. Из Лугового. А-а, говорит, из Лугового мне и даром не надо, не только деньги еще платить. С песком, говорит, возите, чтоб весу побольше, в лаборатории на фабрике все известно.

Какой песок, откуда? — брались за головы в каждом дворе Лугового. На этот песок лично Кучеряш никогда не глянул бы, но вот разговоры… Сколько раз видел, как Хролюк выгребал из речки мелкий-мелкий песок. И никогда Кучеряш не задумывался: зачем это? Копается, ну и пусть себе. А когда по селу пошли разговоры, тут-то он и вспомнил. Но ведь песок сверху листьев табака или снизу не положишь, все равно приемщик заметит…

Пришел Кучеряш к Хролюку, мать послала за хлебной закваской, а он во дворе песок… жарит. Кучеряш остолбенел. Жарит песок! Справа и слева кирпичи лежат один на другом, между ними дрова горят, а сверху большой железный лист, а на нем ровным слоем песок. Хролюк ворочает его, мешает, чтоб каждая песчинка прожарилась, аж язык высунул. А сухой песок, он ведь острый, колется, но это Кучеряш уж потом подумал, на другой день. Дал Хролюк закваски, а Кучеряш тут же решил: прослежу. Для чего это — жареный песок? Чтоб в глину добавлять? Чепуха, а то он не видел, как глину с песком и навозом мешают, чтоб котухи обмазывать. Туда всякий песок годится, не только жареный. Ну, а еще-то для чего?

Никуда не девался песок, в этот день до самой темноты Кучеряш следил за Хролюком. Все он ссыпал в здоровенный ящик у порога. А потом накрыл дерюжкой, а сверху еще старой клеенкой, чтоб, значит, влага не проникла за ночь: речка близко, воздух сырой. Ишь как оберегает.

На следующий день Кучеряш проснулся раньше матери. До восхода солнца было еще далеко, но света хватало, чтобы на огороде отличить картошку от табака. Смотрит, а Хролюк уже в своих зарослях. Штаны мокрые от высокой ботвы, в руках мешочек. Он доставал горсть за горстью из этого мешочка и взмахивал кривою, как дуга, рукой. Песок с мягким шумом впивался в мясистые влажные листья табака. «Он ведь острый, сухой песок-то, он колется», — подумал Кучеряш. Хролюк иногда присматривался к только что окропленному кусту и вновь как даст горсть песка по широким листьям, как даст! Резко, с силой, чтоб, значит, песок поглубже впивался. А потом, дело ясное, песок этот через пару дней зарастет и будет уже внутри жирного табачного листа…

Все село узнало, чью работу обнаружила лаборатория табачной фабрики и почему приемщик на станции наотрез отказывается принимать табак из села Лугового. Недобро стали поглядывать на Хролюка. А он ухватил Кучеряша однажды на бригадном дворе — и за оглоблю. Увернулся, немудреное это дело — увернуться от криворукого. Зато все село уже без опаски, что завернут обратно, повезло табак на станцию. Приемщик взял на заметку не все Луговое, а одного только Хролюка.

Вот так бы выследить да и прихлопнуть враз все человеческие болячки. До всего люди додумались: в небе летают, в воду ныряют, в землю вгрызаются… А вот справиться с болячками, как видно, сил не хватает. Эх, люди…

Когда спокойно раздумается Кучеряш, то боль вроде бы затихает, даже забывает он, что ноги не подчиняются. И думает: что сейчас делают Рыжий и Митька Даргин? Вот бы с ними рядом сейчас!..

Все-таки осень, мухи больно кусаются, верная примета, говорит мать. Летают… Куда хотят, туда и садятся. Даже на потолок, вверх ногами. И ползают, и летают. Вот бы Кучеряшу что-нибудь наподобие крыльев! Заикнулся он как-то докторице, в шутку, конечно, насчет крыльев, а она даже не засмеялась. Только подумала вслух:

— Если коляску инвалидную… Это можно организовать…

Его в дрожь бросило. Инвалидную коляску! Да что он, навеки без ног, что ли? А она только и сделала, что погладила по голове.

— Ничего… Ничего…

Вот тебе и «ничего»! Сколько еще лежать?

Нет, все же напрасно мать гонит от окна Митьку Даргина. Пусть бы повывертывался малость, все бы хоть немного интереса. Что поделаешь, не появляется Митька, обиделся, наверное.

6

Больше к Кучеряшу Дмитрий не ходок. Его сестра Татьяна упрашивает при встречах у магазина, приди, говорит, ему веселее с тобой… Хватит, не ходок. Каждое утро приходится терзать душу: ноги тянут к окну Кучеряша, а головой четко понимает — нельзя! Гонят от окна, как самую последнюю скотину…

В селе нет жизни. Стоит он в очереди у магазина, — обещали давать соль, — а позади шепот:

— Это он укокошил Кучеряша.

Выстоял до конца. Взял соли. Оглянулся. Маленькие круглые бабки, как три одинаковые картошки, насаженные на один корень, рябые, землистого цвета, сверлили его взглядами своих глазок-буравчиков. Глазки злые, поблескивали, как у растревоженных зверьков. Он шагнул к этим бабкам, врос в землю рядом с ними. Молча, глаза в глаза, проверил, как они запоют, если вот так, вплотную к ним. Сразу зашевелили тонкими сморщенными полосками вместо губ.

— А невестка у нее до чего хороша была-а…

— А уж зятек-то… Такая умница-а…