Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Но Квангель с удивлением услышал, как Анна и ее брат Ульрих Хефке вспоминали детство. Впервые услышал, что и Анна когда-то была ребенком, ребенком озорным, непослушным и хулиганистым. Он познакомился с нею, когда она уже была девицей не первой молодости; ему в голову не приходило, что когда-то она выглядела совсем иначе, до несчастливого, безрадостного житья-бытья в прислугах, которое отняло у нее так много сил и надежд.

Сейчас, когда брат с сестрой болтали друг с другом, он почти воочию видел бедную бранденбургскую деревушку; слышал, что Анне приходилось пасти гусей, что она вечно увиливала от ненавистного копания картошки и за это получала массу колотушек, узнал, что в деревне ее любили, ведь она, своенравная и смелая, бунтовала против всего, что казалось ей несправедливым. Даже трижды сбила снежком шляпу с несправедливого школьного учителя, причем никто ее не выдал. Знали об этом только она и Ульрих, а Ульрих никогда не ябедничал.

Нет, неприятным этот визит не назовешь, хоть и было написано на две открытки меньше обычного. И Квангели, прощаясь с Хефке, совершенно искренне обещали зайти к ним в гости. Они сдержали обещание. Примерно через пять-шесть недель навестили Хефке во временной квартирке, которую им предоставили в западной части Берлина, неподалеку от площади Ноллендорфплац. Пользуясь случаем, Квангели и там подложили свои открытки; несмотря на воскресный день и немногочисленность посетителей в конторском здании, все сошло благополучно.

С тех пор взаимные визиты продолжались с интервалом примерно в полтора месяца. Особого беспокойства они не доставляли, наоборот, стали для Квангелей отдушиной. Зачастую Отто и его невестка молча сидели за столом, слушая тихую беседу брата и сестры, которые без устали вспоминали детство. Квангель узнал теперь и другую Анну; правда, он так и не сумел совместить в своем сознании женщину, с которой жил бок о бок, и ту девочку, что понимала толк в крестьянской работе, устраивала веселые проказы и тем не менее считалась в маленькой деревенской школе лучшей ученицей.

Они узнали, что отец и мать Анны по-прежнему живут в родной деревне, что они очень старенькие – шурин вскользь упомянул, что ежемесячно посылает им десять марок. Анна Квангель уже хотела было сказать брату, что отныне они последуют его примеру, но вовремя перехватила предостерегающий взгляд мужа и промолчала.

Только по дороге домой он сказал:

– Нет, Анна, не стоит. Зачем баловать стариков? У них есть пенсия, а раз зять каждый месяц присылает еще десятку, им вполне хватает.

– Так у нас ведь столько денег в сберкассе! – упрашивала Анна. – Нам их никогда не потратить. Раньше мы думали, Оттику пригодятся, но теперь… Давай все-таки, Отто, а? Хотя бы пять марок в месяц!

– Теперь, когда мы заняты таким большим делом, – бесстрастно ответил Отто, – никто не знает, на что однажды могут понадобиться эти деньги. Глядишь, каждая марка ох как понадобится, Анна. А старики до сих пор жили без нас, так почему бы им и дальше не жить так же?

Она промолчала, немного уязвленная, пожалуй, не столько в своей любви к родителям, ведь она почти никогда о них не вспоминала и лишь раз в год из чувства долга посылала к Рождеству письмо, но выглядеть скупердяйкой перед братом ей было немножко совестно. Брат никак не должен думать, что они не могут того, что может он.

И Анна заупрямилась:

– Ульрих подумает, что нам это не по карману, Отто. Решит, ты, мол, зарабатываешь сущие гроши.

– Мне без разницы, кто что подумает, – отвечал Квангель. – Не стану я из-за этого снимать деньги со счета.

Анна поняла: сказано окончательно и бесповоротно. Она промолчала, как всегда, подчинилась, хоть и слегка обиделась, что муж снова не посчитался с ее чувствами. Но скоро забыла обиду, продолжая их большое общее дело.

Глава 22 Полгода спустя. Комиссар Эшерих

Через полгода после получения первой открытки комиссар Эшерих, поглаживая свои песочные усы, стоял перед картой Берлина и красными флажками помечал точки, где были обнаружены квангелевские послания. Теперь флажков набралось сорок четыре; из сорока восьми открыток, написанных и подброшенных Квангелями за полгода, лишь четыре не попали в гестапо. Да и эти четыре вряд ли передавали на предприятиях из рук в руки, как надеялись Квангели, а, едва прочитав, с ужасом порвали, смыли в канализацию или сожгли.

Дверь открывается, входит начальник Эшериха, обергруппенфюрер[25] СС Пралль:

– Хайль Гитлер, Эшерих! Почему это вы грызете усы?

– Хайль Гитлер, господин обергруппенфюрер! Из-за автора открыток, Домового, как я его называю.

– Да? Почему же Домовой?

– Сам не знаю. Просто пришло в голову. Может, потому, что ему нравится пугать людей.

– Есть успехи, Эшерих?

– Да как вам сказать, – протянул Эшерих, задумчиво глядя на карту. – Судя по распространению, он окопался где-то к северу от Александерплац, там открыток больше всего. Однако восток и центр тоже вполне охвачены. Юг вообще нет, на западе, чуть южнее Ноллендорфплац, найдено две штуки – должно быть, иногда он бывает там по делам.