Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

– О своей жене вы думаете вполне достаточно. Вы хотите остаться сильным и мужественным, значит, для вас полезно все то, что придает вам силу и мужество, а все то, что внушает слабость и сомнения, как раз плохо, например ваши раздумья. Что проку вашей жене от этих раздумий? Ей будет полезно вновь услышать от пастора Лоренца, что вы сильны и мужественны.

– Но при нынешней сокамернице он ничего не может сказать Анне в открытую. Пастор тоже считает эту особу шпионкой.

– Пастор сумеет дать вашей жене понять, что у вас все в порядке и что вы чувствуете себя сильным. В сущности, тут достаточно кивка или взгляда. Пастор Лоренц знает, что делать.

– Мне бы очень хотелось передать через него Анне записочку, – задумчиво сказал Квангель.

– Лучше не надо. Он не откажет, но вы поставите его жизнь под угрозу. Знаете ведь, ему здесь не доверяют. Плохо, если и наш добрый друг попадет в такую вот камеру. Он и без того, вообще-то говоря, каждый день рискует головой.

– Тогда я не стану писать записку, – сказал Отто Квангель.

И правда не стал, хотя на следующий день пастор принес ему дурную весть, очень дурную, в особенности дурную для Анны Квангель. Сменный мастер только попросил пока что не сообщать эту дурную весть его жене.

– Не сейчас, господин пастор, пожалуйста!

И пастор обещал:

– Хорошо, пока что не стану; вы скажете, когда будет можно, господин Квангель.

Глава 59 Добрый пастор

Пастор Фридрих Лоренц, неустанно исполнявший в тюрьме свою службу, был мужчина в расцвете лет, то бишь около сорока, очень высокий, узкогрудый, вечно покашливавший, отмеченный печатью туберкулеза, но пренебрегавший болезнью, потому что работа не оставляла ему времени на заботы о собственном здоровье. Лицо бледное, безупречно выбритое, темные глаза за стеклами очков, тонкий нос с узкой переносицей, бакенбарды, крупный, бледный, узкогубый рот и крепкий круглый подбородок.

Каждый день сотни узников ждали этого человека, в этом здании он был им единственным другом, мостом, который связывал их с внешним миром; ему они поверяли свои тревоги и беды, а он помогал по мере сил, во всяком случае, куда больше, чем дозволялось. Без устали ходил из камеры в камеру, всегда участливый к страданиям других и безучастный к своим собственным, совершенно чуждый страха за себя самого. Подлинный пастырь, он никогда не спрашивал ищущих помощи об их вероисповедании, молился с ними, если они просили, и вообще был им просто собратом, человеком.

Пастор Фридрих Лоренц стоит у стола начальника тюрьмы, лоб у него в поту, на щеках красные пятна, но говорит он совершенно спокойно:

– За последние две недели это уже седьмая смерть, вызванная неоказанием помощи.

– В свидетельстве о смерти указано воспаление легких, – возражает начальник, не поднимая головы от своей писанины.

– Врач пренебрегает своими обязанностями, – упрямо говорит пастор, легонько постукивая костяшками пальцев по столу, словно старается достучаться до начальника. – Сожалею, но вынужден сказать, что врач слишком много пьет. А пациентами пренебрегает.

– О, доктор в полном порядке, – возражает начальник, продолжая писать: пастор стучится напрасно. – Хорошо бы и вам быть в таком же порядке, господин пастор. Ну так как, вы передали маляву номеру триста девяносто семь или нет?

Теперь их взгляды наконец встречаются, взгляд начальника с красным лицом, испещренным шрамами от давних студенческих дуэлей, и взгляд священника, сжигаемого лихорадкой.

– Седьмая смерть за две недели, – упрямо повторяет пастор Лоренц. – Тюрьме нужен новый врач.

– Я только что задал вам вопрос, господин пастор. Будьте добры ответить.

– Разумеется, я передал номеру триста девяносто семь письмо, но не маляву. Это было письмо от его жены, в котором она сообщила, что их третий сын все-таки не погиб, а попал в плен. Двоих сыновей он уже потерял и думал, что потерял и третьего.

– Вы всегда найдете причину нарушить тюремный устав, господин пастор. Но я не намерен долго терпеть ваши игры.

– Прошу вас заменить врача, – упрямо повторяет пастор и опять тихонько стучит по столу.

– Да бросьте вы! – Краснощекий начальник неожиданно срывается на крик. – Не надоедайте мне больше вашей идиотской болтовней! Доктор вполне хороший, и он останется! А вот вы извольте выполнять тюремный распорядок, иначе как бы чего не случилось!

– Что со мной может случиться? – спросил пастор. – Я могу умереть. И умру. Очень скоро. Еще раз прошу вас заменить врача.

– Дурак вы, пастор, – холодно произнес начальник. – Думаю, от чахотки малость рассудком повредились. Не будь вы безобидным простофилей – то бишь дураком! – вас бы давным-давно повесили. Но я вас жалею.

– Пожалейте лучше ваших заключенных, – так же холодно ответил пастор. – И позаботьтесь о таком враче, который неукоснительно исполняет свой долг.

– А теперь закройте дверь с другой стороны, господин пастор.

– Вы обещаете обеспечить нового врача?

– Нет, черт побери, нет! Убирайтесь к чертовой матери! – Начальник все-таки рассвирепел, выскочил из-за стола, сделал шаг-другой к пастору. – Мне что, силой вас вышвырнуть? Вы этого хотите?