Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Секунду они смотрели друг на друга. В глубине равнодушных голубых глаз словно бы блеснул огонек. Потом он снова положил голову на локоть, закрыл глаза:

– Тогда ладно. Я тут вздремну маленько. А ты жми к своей картошке!

– Куно! Ты должен хотя бы ответить на мой вопрос!

– А надо? – сонным голосом спросил он. – Никто ничего не должен.

Секунду-другую она с сомнением смотрела на него. Потом улыбнулась и взялась за работу.

Она махала тяпкой, но о прополке уже не думала. Дважды поймала себя на том, что срезала картофельную ботву, и сердито одернула себя: осторожней, Эва!

Но осторожности не прибавилось. Она размышляла о том, что, может, и лучше, если у нее ничего не выйдет с этим оборванным парнишкой. Сколько любви и труда она вложила в Карлемана, который не был испорченным ребенком, и что из этой любви и труда получилось? А ей вздумалось в корне переделать четырнадцатилетнего мальчишку, презирающего и жизнь, и всех людей? Что она о себе возомнила? К тому же Киншепер никогда не согласится…

Она оглянулась на спящего. Но его на месте уже не было, в тени на опушке лежали только ее вещи.

Ладно! – подумала она. Вот мне и не надо ничего решать, он сам решил. Смылся! Тем лучше!

И она сердито заработала тяпкой.

Но минутой позже заметила Куно-Дитера на другом конце картофельного участка, где он прилежно выдирал сорняки, складывая их на меже. Прямо по бороздам она прошла к нему.

– Уже выспался?

– Не могу спать, – отозвался он. – Ты мне вконец голову задурила. Подумать надо.

– Так и думай! Только не воображай, что из-за меня тебе надо работать.

– Из-за тебя! – Представить себе невозможно, сколько презрения он вложил в эти слова. – Я рву сорняки, потому как при этом лучше думается и потому как мне это нравится. Тоже мне! Из-за тебя! То есть за твои грошовые бутерброды, да?

Ни слова не говоря, Эва Клуге с улыбкой опять вернулась к работе. Все-таки он взялся за прополку из-за нее, хотя даже себе не желает в этом признаться. Теперь она уже не сомневалась, что в обед он пойдет с нею, и все предостерегающие, предупреждающие голоса, громко звучавшие у нее в голове, разом потеряли всякое значение.

Работу она закончила раньше обычного. Опять подошла к парнишке и сказала ему:

– У меня обеденный перерыв. Если хочешь, Куно, пойдем со мной.

Он выдрал еще несколько сорняков, удовлетворенно посмотрел на прополотый участок:

– А чё, нехило поработал. Ясное дело, только здоровенные сорняки повыдирал, по мелким надо еще разок тяпкой пройтись, по-другому никак.

– Конечно, – отозвалась она. – Ты выдирай грубый сорняк, а с мелким я уж как-нибудь управлюсь.

Куно опять искоса взглянул на нее, и она заметила, что голубые глаза умеют смотреть и плутовато.

– Это чё, намек? – поинтересовался он.

– Понимай как хочешь.

– Тогда ладно!

На обратном пути она задержалась у небольшого быстрого ручейка.

– В таком виде, как сейчас, тебе со мной в деревню, пожалуй, идти не стоит.

На лбу у него тотчас пролегла складка, и он с подозрением спросил:

– Небось стыдишься меня?

– Можешь, конечно, и так идти, мне-то без разницы. Но если собираешься остаться в деревне надолго, а ты можешь пробыть тут пять лет и всегда ходить в порядочной одежде, только вот крестьяне никогда не забудут, в каком виде ты к ним заявился. Как чумазый поросенок, так они будут твердить тебе вслед еще и через десять лет. Как бродяжка.

– Тут ты права. Они такие. Ладно, давай тащи все, что надо! А я покамест маленько отмоюсь.

– Я принесу мыло и щетку! – крикнула она ему и заспешила по дороге в деревню.

Позднее, гораздо позднее, уже вечером, когда они втроем поужинали – Эва, седовласый Киншепер и почти до неузнаваемости преобразившийся Куно-Дитер, – позднее Эва сказала:

– Сегодня переночуешь на сеновале, Куно, а завтра у тебя будет комнатка, только сперва придется убрать оттуда хлам. Я все там устрою. Мебели хватит.

Куно зыркнул на нее:

– В смысле, щас мне пора валить, господа желают побыть вдвоем. Ладно! Только спать я не пойду, Эва, я ж не младенец. Пройдусь, погляжу на деревню.

– Только не допоздна, Куно! И не кури на сеновале!

– Да брось ты! Я ж не псих, ведь ежели что, первым и сгорю. Ну ладушки! Хорошего вечерка, молодежь, сказал папаша и заделал мамаше ребенка!

Засим господин Куно-Дитер отбыл – блестящий продукт национал-социалистского воспитания.

Эва Клуге огорченно улыбнулась.

– Не знаю, Киншепер, правильно ли я поступила, когда приняла этого субчика в нашу маленькую семью. Наглец он, вот кто!

Киншепер рассмеялся:

– Но, Эви, ты же наверняка видишь, парнишка просто комедию ломает! Норовит показать, какой он взрослый! Во всей, так сказать, красе и неприглядности! Причем как раз потому, что замечает в тебе некоторое ханжество…

– Да какая из меня ханжа! – воскликнула она. – Но когда четырнадцатилетний мальчишка рассказывает, что уже имел двух девчонок…