Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Но не прямо в садовый флигель, а в передний дом, к консьержу, наводит справки. И лишь после этого, в сопровождении консьержа, направляется в садовый флигель и не спеша поднимается по лестнице на пятый этаж.

Консьерж не смог подтвердить, что Энно Клуге находится в этом доме. Он вообще-то имеет дело только с господами из переднего дома, а не с народом из садового флигеля. Хотя, конечно, знает всех тамошних жильцов, потому что распределяет продуктовые карточки. Одних знает хорошо, других похуже. Вот, к примеру, Анна Шёнляйн с пятого этажа, она вполне может приютить такого человека. Консьерж давно имеет на нее зуб, вечно у нее всякий сброд ночует, а делопроизводитель почтового ведомства – он на четвертом этаже живет – утверждает, что по ночам Анна Шёнляйн еще и заграничное радио включает. Утверждает пока что не под присягой, но намерен прилежно продолжать подслушивание. Да, консьерж давно собирался потолковать с блоквартом насчет этой Шёнляйн, но вполне может все рассказать господину комиссару. Первым делом надо ему зайти к ней, а коли выяснится, что там того человека вправду нет, можно и на других этажах поспрошать. Но в целом и во флигеле живут исключительно добропорядочные люди.

– Это здесь! – шепчет консьерж.

– Станьте тут, чтобы вас было видно в глазок, – шепчет в ответ комиссар. – Скажите, что вы от Народной благотворительности[31] насчет корма для свиней или по поводу «зимней помощи».

– Слушаюсь! – говорит консьерж и звонит в дверь.

Некоторое время ничего не происходит, консьерж звонит еще и еще раз. В квартире царит тишина.

– Нет дома? – шепчет комиссар.

– Почем я знаю? – отзывается консьерж. – Сегодня я Шёнляйн на улице еще не видал.

Он звонит в четвертый раз.

Совершенно неожиданно дверь открывается, хотя из квартиры не доносилось ни звука. На пороге стоит высокая худая женщина. Вытянутые на коленях, линялые тренировочные штаны, канареечная кофта с красными пуговицами. Лицо костлявое, с резкими чертами, в красных пятнах, как часто бывает у туберкулезных. Глаза тоже блестят словно в лихорадке.

– В чем дело? – коротко спрашивает она и ничуть не пугается, когда комиссар становится на самом пороге, так что дверь закрыть невозможно.

– Мне хотелось бы немного поговорить с вами, госпожа Шёнляйн. Я комиссар Эшерих из государственной тайной полиции.

Опять ни малейшего испуга, женщина лишь смотрит на него блестящими глазами. Потом быстро говорит: «Проходите!» – и первая идет в квартиру.

– Оставайтесь у двери, – шепчет комиссар консьержу. – Если кто попытается выйти или войти, зовите меня!

Следом за хозяйкой комиссар проходит в довольно неряшливую, пыльную комнату. Допотопная плюшевая мебель со столбиками и шарами, дедовских времен. Бархатные занавеси. Мольберт, на котором стоит портрет мужчины с окладистой бородой, увеличенная подкрашенная фотография. В воздухе висит табачный дым, в пепельнице – несколько окурков.

– В чем дело? – снова спрашивает фрейлейн Шёнляйн.

Она останавливается у стола, комиссару сесть не предлагает.

Но комиссар все же садится, достает из кармана пачку сигарет, кивает на портрет:

– Кто это?

– Мой отец, – отвечает женщина и снова спрашивает: – В чем дело?

– Хочу задать вам кое-какие вопросы, госпожа Шёнляйн. – Комиссар протягивает ей сигареты. – Садитесь же и курите!

Женщина быстро говорит:

– Я не курю!

– Один, два, три, четыре, – подсчитывает Эшерих окурки в пепельнице. – И табачный дым в комнате. У вас гости, госпожа Шёнляйн?

Она смотрит на него без испуга и без страха.

– Я никогда не признаю́сь, что курю, так как доктор категорически запретил мне курить. Из-за легких.

– Стало быть, гостей у вас нет?

– Стало быть, нет.

– Я быстренько осмотрю квартиру. – Комиссар встает. – Нет-нет, не беспокойтесь. Я найду дорогу.

Он быстро обошел две другие комнаты, заставленные диванами, горками, шкафами, креслами и консолями. Разок остановился, прислушался, обернувшись лицом к одному из шкафов, усмехнулся. Потом вернулся к хозяйке квартиры. Она по-прежнему стояла у стола.

– Мне сообщили, – сказал Эшерих, снова садясь, – что у вас часто бывают гости, которые обычно остаются на несколько дней, но никогда не регистрируются. Вам известны инструкции насчет обязательной регистрации?

– Мои гости – почти сплошь племянники да племянницы, и живут они у меня обычно не более двух дней. По-моему, регистрация обязательна начиная с четвертой ночевки.

– Должно быть, у вас очень большая семья, госпожа Шёнляйн, – задумчиво проговорил комиссар. – Почти каждую ночь у вас квартируют один-два, а то и три человека.

– Это огромное преувеличение. А семья у меня действительно очень большая. Шестеро братьев и сестер, все состоят в браке и имеют по многу детей.

– И среди ваших племянников и племянниц столь почтенные старые люди?

– Их родители, разумеется, тоже порой меня навещают.

– Очень большая семья, вдобавок легкая на подъем… Кстати, я еще вот что хотел спросить: где вы держите радиоприемник, госпожа Шёнляйн? Я что-то его не заметил.

Она крепко сжала губы:

– У меня нет радиоприемника.