Один шаг

Но Лесков по обыкновению отказался, разжег примус и начал готовить чай. Он заваривал его раз в неделю: высыпал всю пачку в пол-литровую консервную банку, заливал крутым кипятком, потом процеживал и пил без сахара маленькими глотками. Остальные шесть дней в дело шел уже использованный чай, он снова заваривался, сцеживался и с каждым разом становился все безвкуснее и реже. На седьмой день Николай Николаевич доставал из чемодана новую пачку.

Под утро нас разбудила шумная возня в палатке: злое урчанье Ваньки и яростный голос Лескова:

— Отдай, сволочь, а то убью! Отдай!

Нутро нашего жилья осветилось бледным светом нарождающегося утра — открылся полог. Голоса стали тише, удалились и теперь доносились то с одной стороны, то с другой.

— Что там случилось? — спросонья не разобрав, в чем дело, пробормотал Николай Григорьевич и, наспех накинув на плечи полушубок, вышел из палатки.

И тотчас я услышал его веселый, раскатистый смех. Потом во всю мочь захохотал Саня.

— Ой, уморил, стервец, ой, уморил!

Я представил себе, как он хватается сейчас длинными руками за живот и, хохоча, показывает бледные цинготные десны.

Я не выдержал искушения и тоже вылез из спального мешка.

Вокруг волокуши с завидным проворством бегал Ванька с общипанной уткой в зубах, а за ним вдогонку носился рассвирепевший Николай Николаевич, в нижнем белье, сапогах и шапке-кубанке. Он был настолько поглощен погоней, что не заметил, как опустели палатки и число зрителей достигло максимального в наших условиях количества.

— Я тебе, сволочь, покажу, как уток красть! — кричал Лесков.

Его душила черная злость, он задыхался, тогда как Ванька не показывал и признаков утомления. Когда ему удавалось отбежать на безопасное расстояние, он останавливался и успевал отхватить от злополучной утки добрый кус.

— Скачет баба передом, а дело идет своим чередом, — съязвил Николай Иванович, скрывая в усах улыбку.

— Давай, давай, Иван, чего теряться! — подзуживал Саня. Согнувшись и упершись ладонями в колени, он вертел длинной шеей, боясь пропустить хотя бы одно движение собаки.

Кто знает, чем бы окончился этот поединок, если бы Николай Григорьевич не поймал Ваньку и не взял его на руки. Утка упала наземь, а пес, облизываясь, пытался вырваться, чтобы закончить завтрак.

Тяжело дыша, Лесков подошел и тупо уставился на собаку:

— Все равно убью!..

— Ну, положим, не убьете, руки коротки! — не скрывая насмешки, процедил Ирек, почему-то переходя на вы.

— Это я-то, собачку? — нагло осклабился Николай Николаевич.

— Вы-то, а то кто же!

— Я-то?

— Вы-то!

Легким движением руки Лесков надвинул на лоб кубанку.

— Да будет вам из-за паршивого изглодыша спор подымать, — примирительно сказал Николай Иванович.

— Правильно! Поругались и довольно, — подхватил Боровиков. — А Николаю Николаевичу так скажу: как только добудем птицу, сразу ж и отдадим.

— От вас дождешься, — скривился Лесков, внезапно успокаиваясь. — Охотнички…

Облизывая сухие губы и подергивая щекою, он быстро пошел в палатку, так и не взглянув на валявшуюся на земле утку.

Николай Григорьевич отозвал в сторону Игоря.

— Ты за Ванькой, между прочим, присматривай. Как бы и в самом деле не того… — И он кивнул в сторону Лескова.

6

Послышался глухой гул, и в пасмурном небе появилась точка. Точка летела прямо на нас, быстро увеличивалась в размерах и вскоре превратилась в самолет, который, не разворачиваясь, спланировал на озеро.

Пилот, наверное, очень спешил, потому что даже не подрулил к берегу, а вышел на крыло и крикнул:

— Забирайте продукты, быстро!

Николай Григорьевич, торопясь, подплыл на резиновой лодке и принял ящик.

— И вот еще, по спецзаказу. — Пилот протянул бутылку спирта.

Спирт заказал Николай Николаевич.

У этого человека была редкая способность быстро приходить в обычное, ровное состояние будто ничего не случилось. После истории с уткой он ни разу не вспомнил о своей угрозе расправиться с Ванькой и даже подкармливал не помнящего зла пса расколотыми пополам кусочками сахара.

По случаю получения продуктов тетя Катя состряпала царский ужин.

— Николай Николаевич, к нам закусить! — как обычно, позвал Боровиков.

— Закусить — это можно… — неожиданно согласился Лесков и нетвердым шагом вошел в палатку.

Он отбросил ногой сидевшего на дороге Ваньку и грузно, всей тяжестью, плюхнулся на табуретку. В палатке отчетливо запахло винным перегаром.

— Чем вас тут самоедка кормит? — поинтересовался Лесков и небрежно ткнул вилкой в кружочки колбасы на тарелке. — Му-рра… — констатировал он и обвел всех мутным взглядом. — Эрзац кругом… Колбаса — эр-зац… Масло — эр-зац… Хлеб, думаете, ржаной? Двадцать процентов кукурузы и пятнадцать процентов овса… Хотя вы овес любите…

— Хлеб, действительно, того… черствый, а колбаса как раз вкусная, — не согласился Ирек.

— Тебе все вкусное… Ты — татарчонок. Ты конину жрать можешь, а я не могу… Хотя тоже кушал. — Он задумался. — Измельчал народ, измельчал… На севере, правда, еще остался кое-где, бродят еще. Вот это люди! Не то, что вы…

С непостоянством пьяного человека он быстро забывал, о чем начинал говорить, и, не закончив, перескакивал на другое.