Один шаг

– Что там? – заинтересовался Репин.

– «Покушавшийся на государя императора Соловьев Александр Константинович, тридцати трех лет, повешен в Петербурге двадцать пятого мая сего года»...

– Все-таки повесили, – глухо отозвался Репин. – В шестьдесят шестом году я видел на Смоленском поле, как вешали Каракозова. Тоже за покушение на государя императора... Толпа... Колесница с приговоренным... Я до сих пор помню его огромные глаза, казавшиеся уже по ту сторону жизни, плотно сжатые губы человека, до конца претерпевшего свою участь.

– Да... В тяжкие времена мы живем, Илья Ефимович, в тяжкие!

Настроение было испорчено. Чай допивали молча, думая о трудных днях и трудных судьбах людей, осмелившихся поднять руку на самодержца. Не радовало ни просвечивающее сквозь листву солнце, ни свежие сайки, ни ласточки, лепившие под крышей гнезда.

Аннушка вошла в комнату шумно и внезапно, как порыв весеннего ветра, распахивающий окна настежь.

– С добрым, с очень добрым утром! – промолвила она радостно. – Вы готовы, господа?

– Мы ждали только вас, – ответил Рубец, слабо улыбаясь. Ему всегда хотелось улыбнуться, когда он видел Аннушку.

– Тогда поехали, поехали, поехали!.. – пропела она. Ее никто не поддержал. – Вы, кажется, невеселы?

Репин и Рубец незаметно переглянулись.

– Что вы, Анна Михайловна! Это вам показалось. – Голос Репина звучал нарочито бодро. – Просто мы с Александром Ивановичем только что философствовали – рассуждали о жизни, о том, как ее прожить с наибольшей пользой.

– И что же решили?

– Решили, что впереди непочатый край дел: учить детей, собирать забытые песни, писать картины... Кстати, портрет с вас я обязательно напишу.

– И подарите мне?

Репин хитровато улыбнулся: – Нет, Александру Ивановичу. Он ему нужнее.

– Нам очень весело, Аннушка! – без улыбки сказал Рубец. – Смотрите, как молодо все вокруг. Новая поросль. Одни ветви отмирают, другие нарождаются, а дерево живет, растет, плодоносит.

Под окном зазвенел колокольчик.

– Лошади поданы, Ляксандра Иванович, – доложил Прохор.

Сухопарый Репин и массивный Рубец с трудом уместились на одном сиденье. Аннушка устроилась на скамеечке напротив и раскрыла пестрый зонтик – от солнца.

– Трогай с богом! – сказал Александр Иванович кучеру.

Лошаденка бежала бодрой рысцой, подбрасывая задними ногами комья земли. Несколько кварталов ехали улицей, знакомой Репину со вчерашнего дня, потом свернули на незнакомую, и он снова жадным взглядом всматривался в проплывающие мимо дома, сады, церкви...

– Ты рассказывай, рассказывай, где что! – тормошил он Рубца.

– Прости, я задумался... – Угнетенное состояние все еще не покидало его. – Да и о чем рассказывать? Увы, время и неразумные люди уничтожили многое из того, что некогда составляло красу и гордость Старо дуба... Кстати, на этом месте, где мы сейчас едем, не так давно стоял громадный многовековый дуб. Под его сенью свободно размещались подвод пятнадцать. Покойная нянюшка моя Варвара, великая мастерица по части сказок, говаривала, что от этого дерева и пошло название города – Старый дуб. Так вот этот самый дуб чем-то не понравился городничему, и тот велел срубить его. Годов сорок тому, говорят, это было.

Они долго ехали длинной Красной улицей, названной так за потоки крови, лившиеся по ней в дни битв с насильниками, нападавшими на русскую землю. Потом, уже за городской чертой, миновали курганы, где, по преданию, лежат кости шведов, подходивших к Старо- дубу в Северную войну.

– Да, старины у вас тут, древности... – с некоторой завистью протянул Репин.

– А я старины не люблю, – простодушно призналась Аннушка. – Это нехорошо, господа, правда?

– Как вам сказать, – деликатно ответил Репин. – Многие люди живут только настоящим, сегодняшним днем, прожил сутки – и слава богу. А мне кажется, что человек не может жить, не думая о будущем и не помня прошлого. Прошлое, Анна Михайловна, это наши отцы и деды, наша история. Меня – каюсь, грешен! – Репин приложил руку к сердцу, – меня порой сильнейше манит кульминация давно ушедших событий. Вот Софья-царевна, или Запорожская Сечь...

– И все же ты, Илья Ефимович, певец сегодняшней России, – сказал Рубец. – Разве твои «Бурлаки» прошлое?.. Ох, долгонько ждать еще, пока они канут в лету!

– Да, ты, пожалуй, прав, – невесело ответил Репин. – Долгонько...

– Или «Проводы новобранца», или «Возвращение с войны», или «В волостном правлении». Ведь это теперешнее наше бытие, наша обыкновеннейшая российская жизнь.

– И все равно я люблю ее и такую, – трудную, небогатую, порой мучительную, порой радостную до слез, до кружения головы...

– «Эти бедные селенья, эта скудная природа. Край родной долготерпенья, край ты русского народа», – продекламировал Рубец.

– Да... И вот ту деревеньку вдали с ее почерневшими избами, крытыми соломой... покосившийся крест у криницы, повязанный вышитым рушником... и эти зеленя. – В нем снова заговорил художник. – Как все это прекрасно группируется, какая картинность во всем этом!

...Село, куда они въехали, встретило их шумным свадебным шествием. Более десятка подвод, украшенных зелеными березовыми