Один на льдине

Выпили, потанцевали. Она рассказала, что ей двадцать пять лет, что замуж как-то не вышла, что работает фельдшером-лаборантом, а вечерами учится. Было в Ирине что-то семейное, патриархальное, корневое. Что мог рассказать ей я, прожженный жулик и отпетый мошенник? Что хочу иной жизни, но так до конца и не знаю, получится ли она у меня?

Но уже принимал четкие очертания смутный замысел - жениться. И мотивы у меня весьма определенные: во-первых, маме обещал. Не так уж много я, грешный, выполнил своих обещаний перед нею. Во-вторых, на поселении мне остается жить год, и женись я, то получил бы отдельную квартиру, не вставал бы до зари и не ходил бы отмечаться. А уж заработать я всегда смогу нормальным, честным трудом. У меня уже была к этому времени комната в бараке: печка-душегубка, полы с выдранными половицами, просевшая сухая штукатурка, вечное шуршание тараканов, происки клопов-кровопийц, которые отведали крови многих, транзитом прошедших сквозь эту халупу и канувших во тьме времен.

Транзитным до сегодняшнего вечера был и я.

- Выходи за меня, - говорю я, кочевой, этой оседлой девушке.

- Почему бы и нет...- отвечает она.

А тогда наш разговор продолжился.

- А ты знаешь, кто я?

- Неважно, - отвечает она. - А кто вы?

Сказать, что я удивился, - это ничего не сказать. Забытое чувство защищенности, волна благодарности, тепло новых надежд - всему этому и сейчас нет простых словесных объяснений.

- Зека.

- Как зека? Зека не может развлекаться в ресторане! - простодушно говорит она.

Я объясняю ей, что такое поселение. Что мне можно жениться, и что мы будем жить вместе, когда кончится мой срок.

- Выйдешь за зека?

- Ладно. Выйду, - просто говорит она, окая по-вологодски.

Признаться, тут я и понял, что не совсем готов к такому развитию событий. Но эта ее готовность разделить со мной "тоску лагерей" обезоружила меня полностью и, принадлежа уже не себе, а ей, я сказал:

- Хорошо. Завтра свадьба.

...Есть женщины, мимо которых трудно пройти, чтоб не обернуться. Это эффектные женщины.

Но некий бытовой парадокс заключается в том, что эффект быстро прискучивает и тянет за собой желание другого, нового, более яркого эффекта. Отчасти поэтому, мне кажется, многие яркие женщины несчастны и изуродованы вечным ожиданием семейного счастья. Иногда смотришь на очень красивую одинокую женщину и думаешь, какой же мужчина мог тебя бросить? А потом понимаешь: обычный, такой же, как ты. Ему стало трудно служить сторожем при топ-модели, находиться в силовом поле всеоглядной красоты, и он ушел к серой мышке.

А есть красота ненаглядная. Есть такие, кто не слепит своей красотой да, красотой, потому что красота, как сказал кто-то, - аксиома, не требующая доказательств. Они как бы и не замахиваются на многое и воспитывают себя не как красивую и дорогую безделушку, а как будущих дорогих матерей... И эта неяркая красота тает и тает, светится и светится в них долго-долго. И если мужья уходят от них, то лишь для того, чтобы горько пожалеть об этом уходе впоследствии. Они необходимы и незаметны, как полевые цветы. Кстати, среди лучших актрис мира я не отметил ни одной, кто годилась бы в топ-модели. И на всю жизнь я склонил свою голову перед своим полевым цветком - Ириной Владимировной Вологодской, той девушкой, которую двадцать пять лет назад пригласил в северный ресторан и с которой мы уже двадцать пять лет вместе. На сей день у нас двое детей: сын и дочка...

Но они - особая статья.

2

Случилось все это сватовство двадцать восьмого, примерно, октября 1977 г.

Уже легли северные снега и тридцатиградусный мороз сделал их трескучими и сыпучими. Сыктывкар полыхал огнем красных флагов - народ готов был встречать празднование главного советского праздника. Народ наварил браги, наколол дров и уже колол свиней по деревням. И у меня впервые в жизни настроение как бы праздничное. После ресторана я приглашаю еще не мою Ирину в гостиницу и слышу:

- Не-э-э! Только после свадьбы!

Облом, как говорят нынче телевизионные ведущие. Пропал вечер! Ну, сказал по пьяному делу "А", но дальше думать надо. Подумал: нам, султанам, и свадьба не помеха.

На другой день она мне помогала чуть не до вечера эти банки с краской таскать, шпаклевку, гвозди. Отвезли мы все это на вокзал в камеры хранения и - умывай руки. То есть приводи себя в порядок перед визитом к родителям невесты. Одет я был вполне прилично: костюм, галстук, свежая сорочка. Пошли.

Смотрю - дом в самом центре города, напротив кинотеатра, который называется не-то "Елки-палки", не то "Лес", а на их языке "Парма". Заходим, и я вижу на вешалке в прихожей офицерские шинели. Вижу белые кашне под парадную шинель, фуражки, папаху! Ёлки, думаю, палки, думаю: куда я попал и где мои чемоданы! И здесь менты!

Я шепчу Ирине: - А кто твой батька-то?

А батька-то, оказалось, бывший военный комиссар Усть-Вымского района Коми АССР Владимир Дмитриевич Савенков, именно того района которому подконтрольны Микунь с его пересылкой, а значит, и все зоны и поселения, так называемой микуньской ветки.