Один день

— Боюсь, что так. Говорят, что «Джули Крисколл» — это бренд. Видимо, поэтому и деньги. Хорошо иметь свой бренд! И еще мы ведем переговоры с телеканалами. Они хотят сделать программу. Мультипликационное шоу для детей на основе моих иллюстраций.

— Серьезно?

— Самой с трудом верится. Абсурд, правда? Я работаю на телевидении! Я — ассистент продюсера!

— И что это значит?

— Да ничего. Ну да я не возражаю. Мне так нравится! Но я хотела бы однажды написать книгу и для взрослых. Собственно, именно об этом я всегда мечтала — написать великий серьезный роман о положении вещей в нашей стране. Смелое и вечное произведение, раскрывающее глубины человеческой души, а не кучу глупостей про поцелуи с французскими мальчиками на дискотеке.

— Но ведь твоя книга не только об этом.

— Возможно. Может, так всегда и бывает: хочешь изменить мир посредством литературы, а в конце концов думаешь: достаточно и пары веселых хохм. Нет, вы только меня послушайте — тоже мне, деятель искусства!

Он по-дружески толкнул ее локтем.

— Что?

— Я просто рад за тебя. — Он обнял ее, сжал ее плечо. — Ну надо же, писательница. Настоящая писательница. Наконец-то ты делаешь то, о чем всегда мечтала.

Так они продолжили путь, смущенно и неловко; сумка била его по ноге. Наконец ему стало слишком неудобно, и он убрал руку.

Они шли и шли, и постепенно их настроение улучшилось. Завеса туч развеялась, и с началом вечера Фабур-сен-Дени обрела новый облик. Неряшливая, яркая, шумная, эта улица местами напоминала восточный базар; жизнь здесь бурлила, и Эмма украдкой поглядывала на Декстера, точно экскурсовод, с интересом проверяющий, всем ли довольны туристы. Они пересекли широкий и шумный Бельвилльский бульвар и продолжили свой путь на восток, между 19-м и 20-м округами. Поднимаясь по улице, Эмма показывала ему свои любимые бары, рассказывала об истории района, Пиаф и Парижской коммуне 1871 года, местной китайской и североафриканской диаспоре, а Декстер слушал одним ухом и думал о том, что случится, когда они наконец окажутся в ее квартире. «Послушай, Эмма, насчет того случая…»

— В общем, это как наш Хэкни,[56] только в Париже, — заключила она.

Декстер улыбнулся той своей улыбочкой, которая особенно раздражала Эмму. Она толкнула его в бок:

— Что смешного?!

— Только ты могла приехать в Париж и поселиться в районе, похожем на Хэкни.

— А мне кажется, тут интересно.

Наконец они свернули в тихий переулок и подошли к двери, напоминающей дверь гаража. Эмма набрала код и толкнула тяжелую створку, надавив на нее плечом. Они вошли во внутренний двор — невзрачный и грязный, куда выходили окна всех квартир. На ржавеющих балконах висело белье; цветы в пыльных горшках медленно увядали под вечерним солнцем. По двору разносилось эхо телевизоров, настроенных на разные каналы, дети играли в футбол теннисным мячом, и Декстер почувствовал легкое раздражение. Репетируя этот момент, он представлял себе тенистую площадь, окна со ставнями и видом, к примеру, на Нотр-Дам. Конечно, и этот двор был неплох, в нем даже был некий урбанистический шик, но было бы проще, если бы обстановка была чуть более романтичной.

— Как я и сказала, ничего особенного… Боюсь, придется подняться на пятый этаж.

Свет включился автоматически, и они начали подниматься по крутой чугунной лестнице, которая закручивалась тугой спиралью и местами отходила от стены. Эмма вдруг со смущением осознала, что глаза Декстера находятся как раз на уровне ее зада, и судорожно принялась разглаживать складки на юбке, которых там не было. Когда они дошли до третьего этажа, свет погас, и они на мгновение оказались в темноте. Эмма нащупала позади руку Декстера и повела его дальше по лестнице, пока они не очутились у двери. В тусклом свете, пробивающемся из-за двери, они улыбнулись друг другу.

— Пришли. Вуаля!

Достав из сумочки тяжелую связку ключей, она принялась в сложной последовательности открывать замки. Спустя некоторое время дверь отворилась, и они очутились в маленькой, но приятной гостиной с поцарапанным деревянным полом, большим мягким диваном и маленьким аккуратным письменным столом; из окна был виден двор. Все стены занимали полки, уставленные серьезного вида томами на французском языке — все корешки были одинаковые, бледно-желтые. В соседнем помещении, служившем кухней, на столе стояли свежие розы и фрукты, а через проем другой двери виднелся кусочек спальни. Эмма и Декстер так и не обсудили, где ему предстоит спать, но он видел, что в квартире всего одна кровать — большая, кованая, старомодная и громоздкая, как в деревенском доме. Одна спальня, одна кровать. В окна светило вечернее солнце, словно привлекая внимание к этому факту. Декстер посмотрел на диван, проверяя, не раскладывается ли он. Нет. Одна кровать. Сердцебиение участилось, хотя, возможно, от долгого подъема.

Эмма закрыла дверь, и наступила тишина.

— Ну, вот мы и дома!

— Здесь просто здорово.

— Жить можно. Кухня там.