Один

– Но… – начал тот, собираясь сказать, что он уже не советник.

Однако Один глядел столь выжидательно, что Тор повиновался. Каково же было изумление собравшихся, когда Один, наклонившись к Тору, извлек из одеяний аса священный пергамент, точь-в-точь такой же, как и виденный в руках вана.

– Чудо! Чудо! – шелестом восторга прокатилось по залу.

Один победно оглядел сотоварищей.

– Читай же! – кивнул Тору.

Тор, сам удивленный не менее прочих, дрожащими пальцами надорвал шнурок, скреплявший пергамент и в полной тишине начал читать.

С каждым словом Один мрачнел все больше. А асы, словно под ударами камней все пятились и пятились, пока крайние, прижатые чужими спинами к стенам, не запросили пощады, вдавленные в камень.

– Ты, – читал Тор, – стоящий над прочими, ты, Один, возомнил себя единым и великим. Ты пренебрег заветами прародителей, пошел на преступление в угоду мелочной мстительности. Ты заставил сотоварищей участвовать в убийстве, тебе угодном, навязав тем самым свободным асам свою волю. Ты дважды нарушил клятву. Первый и последний из асов, решившийся хитрить перед высшими силами и подменив волю прародителей своей волей.

За все содеянные тобой преступления, ты изгоняешься из Асгарда до тех пор, пока, умерший, не вознесешься вторично. А пока жить тебе на земле среди смертных! И лишь раз в месяц тебе будет дозволено возвращаться в Асгард, чтобы ты, видя, что утратил, мучался еще сильнее за свои прегрешения !

Да будет так!

Один, сам того не желая, побледнел, словно кто-то мукой густо обсыпал лицо и видневшуюся в разрезе ворота грудь. Он сотни раз твердил о высших силах, управлявших миром. Но никогда не думал, что над его властью существует еще какая-то власть. А священный пергамент Один считал проделкой предков. Они с Локи не раз забавлялись, рисуя чернилами на пергаменте рожицы: вначале чернила оставляли мокрый след. Потом высыхали. И стоило попасть свету, как изображение проступало снова. Ничего чудесного в этом не было, поэтому Один снисходительно почитал предков, которые были настолько умнее, что придумали невидимые чернила, проступающие через каждые тридцать Дней.

Сказать, что приговор так неожиданно давших о себе знать высших сил Одина напугал, было бы неправдой. Один был зол и немного раздосадован, не более. Богам, опять-таки по канонам, придуманным прародителями богов, не полагалось вмешиваться в дела людей.

И хотя время от времени украдкой Один запрет презирал, теперь у него были развязаны руки приговором. А заняться людишками и их делами руки у великого аса давно чесались.

Асгард приелся: все та же монотонная жизнь, все те же лица.

Земля, упрямая, гневная, с ее цепко хватающимися за жизнь обитателями, представляла девственно чистое поле для всякого, кому приспела охота позабавиться. У Одина такое желание было.

Кивнув ошарашенным асам на прощание, Один свистнул сеттера и отбыл нести наказание.

Холм возвышался над округой, голо поглядывая на приткнувшиеся к подножию хижины. Вверх вела узенькая извилистая тропка, на которой не разминуться двоим взрослым.

Тем более местные жители были ошарашены, когда, дымя пылью, на горизонте появилась тяжело груженная повозка. Правил лошадью крепыш средних лет. Не придерживая лошадь, промчался по деревне.

Мальчишки и собаки стайкой бросились следом. Потом поотстали. Из хижин начали высовывать носы деревенские сплетницы, провожая диковинного незнакомца взглядами. Еще никто не рискнул поселиться на холме, хотя о минувших событиях жители вспоминали редко и с неохотой.

Кто и когда сложил на вершине холма квадратное жилище из грубо отесанных камней, про то ходили легенды. Будто жила здесь когда-то старуха по прозвищу Старая Хана. Каждое утро спускалась в долину. Подобрав подол юбки, рыскала по окрестностям. Камней вокруг хватало в избытке, но не всякий старухе годился. А, выбрав показавшийся подходящим, Старая Хана (хоть мужчины, подсмеиваясь, предлагали раз и навсегда нагрузить телегу, раз уж ей так хочется, камнями да и довезти до холма), надрываясь из последних сил, сама катила валун, если было ровное место. А если на пути преграда – взваливала с недюжинной сноровкой его себе на спину. Не прошло и года, как гнилым обломком зуба на холме выросло жилище, непохожее ни на одно строение в округе. Вереницей тянулись подивиться люди, но возвращались ни с чем. Стоило переступить невидимую черту, пересекавшую вытоптанную каждодневным спуском Старой Ханы, как строение, из долины казавшееся блестящим дворцом, превращалось в обычную, крытую соломой завалюшку.

– Дурачит нас старуха, – злились селяне. – Где это видано, чтобы дряхлая бабулька одна отстроила такую махину?

– Да где же махина? – возражали те, кто, не стерпев, нашли время вскарабкаться наверх. – Вот знать бы, куда старая подевала такую кучу валунов, что таскала без перерыва. Не закопала же, в самом деле! А хижина что, курятник из жердочек!

Третьи, самые осторожные, пустили слух:

– Старая Хана – ведьма! Держите от нее детей подальше.

Хана же, слыша доходившие сплетни, только посмеивалась.