Один

Скади прислушивалась к мерному дыханию ее мужчины, страшась и желая повернуть голову. Не так пугало уродство и перемены, которые могли в их последний день произойти с Ньёрдом, как Скади боялась увидеть на его лице отражение собственного уродства. Она видела, помнила женщин селения: любимых в юности, а через несколько дней постылых и ненавистных, цепляющихся за мужчин, которые даже в предсмертных стонах не вспоминали о своей женщине.

Ньёрд очнулся разом. Попытался, раздирая поджившие трещины губ, улыбнуться жене.

Под ними, уютно устроившись под ясеневой рощей, зеленела долина. Ньёрд рассмотрел аккуратные полоски пашни и маленькие с расстояния фигурки ванов.

– Ты не постарел, – Скади осторожно опробовала голос, но, говорят, голос женщины в любом возрасте скрывает возраст, а муж был пришельцем, чужаком. Но о том же твердила и кожа рук, обмороженная, но упругая.

Скади разлепила губы:

– Скажи, ты и теперь будешь меня любить? – но она уже знала ответ, да и не суть важно, что подумает один мужчина, когда кругом, в жизни, теперь такой долгой, их будет много, а Скади по-прежнему молода, прекрасна и жадна до новых ощущений.

– Люблю тебя, – откликнулся ван, дивясь женскому неразумному безрассудству: они пережили столько, сколько другому бы хватило на годы, выдержали на краю гибели, Скади, наверное, навек потеряла сына, а она думает, будут ли ее любить?! Нет, Ньёрд раз и навсегда отказывался даже пытаться понять эти существа.

Долина, облитая солнцем, заманчиво лежала вогнутой чашей. Но туда еще предстояло спуститься.

– Пойдем-ка, – Ньёрд поднял жену, подхватив за талию.

Навстречу, заметив путников, еле переставляющих ноги, торопились ваны. Фрейр отсутствовал уже несколько дней, никому не сказавшись.

Ньёрд подозревал, что бог отправился к асам. Пожалел, что не может вернуть друга обратно: просить было больше не за кого.

Да и вряд ли ванам стоит надеяться, что пресветлые боги Асгарда хоть пальцем шевельнут для другого.

Когда хмурый Фрейр через несколько дней вернулся из верхнего мира, его не расспрашивали: судя по тому, что Фрейр заперся с Ньёрдом, пьянствуя, асы принять низкорожденного не пожелали.

Скади, первые недели и месяцы ежедневно вглядываясь в зеркало, постепенно привыкла, что время остановилось. Бешеная круговерть, в которой жил ее народец, осталась позади, придушенная камнепадом.

И чем округлее становились локти и колени, чем светлее кожа, тем Скади внимательнее присматривалась к жизни в Альфхейме.

Ваны, спокойные, неторопливо-рассудительные, вдруг способны были вспылить, вызвериться. То на одного, то на другого обитателя Альфхейма нападала хандра. Тогда ван запирался в своем жилище. Из дома неслись разухабистые песни, крошилась мебель и деревянная посуда. Жены то голосили, то ругались под окном закрытого изнутри жилища, уходя ночевать к соседям. А ван, перепившись до одури, внезапно распахнул дверь, скаля зубы. Когда Скади впервые увидела расхристанную фигуру, с безумно вывернутыми зрачками и сжимавшую черенок вил, она торопливо зашептала Ньёрду.

– Он умирает? Он боится смерти?

– Нет, – муж смерил расстояние от пьяного до убегающей врассыпную толпы, – живехонек-здоровехонек, дуралей! Но вот как бы кого не покалечил, – и двинул навстречу вану.

Толпа, колыхнувшись, приостановила бег, заозиралась. Кудрявый ван и Ньёрд стояли друг против друга. Ньёрд говорил неторопливо, словно уговаривал необъезженного жеребца. Скади стояла, закусив кончик платка, ближе всех. Страшно не было, только непонятно и пусто, будто тебя обманули. Так, не всерьез, по-глупому, и ты недоумеваешь: да зачем же так дешево?

Потом, когда пьяный, убежденный то ли словами Ньёрда, то ли протрезвевший на холодке, свалился под изгородь, Скади спросила мужа, что заставляет ванов терять свое лицо.

– Понимаешь, – казалось, не совсем уверенно, начал Ньёрд, – ты никогда не простишь, что кто-то, вовсе тебя не умней, не талантливей, не сильнее, но считает тебя прахом, существом недостойным.

– Ты – об асах? Они так думают? – догадалась Скади.

В том-то и дело, что они как раз о нас не думают, – непонятно отозвался Ньёрд, и перевел разговор на другое.

Тогда ван решил, что жена удовлетворилась ответом. Оказывается, все эти долгие месяцы, пока лето сменялось зимой и заворачивал на весну, Скади помнила и думала о давнем разговоре.

Ньёрд и сейчас медлил. Но Скади, ее вопрос – лишь тень разговоров, бродивший по землям ванов. Особенно роптала молодежь, собираясь вечерами и шушукаясь.

– Да кто они такие, великие асы? – иногда прорывалось громкое восклицание.

Фрейр нагружал ванов работой, выдумывая дальние походы, отстраивая новые крепости, заставляя парней от света до темноты обучаться боевым искусствам. Но искра, тлеющая до поры до времени, вспыхивает тогда, когда в ковше иссякнет вода.

– Ты что-то знаешь? – насторожился Ньёрд. Скади отвернулась, упрямо стиснув лыжную палку.

– Ты не ответил!

Скади сначала сама хотела разобраться, что из рассказанного Хеймом правда и так ли правы асы, отгородившиеся от братьев-ванов происхождением.