Одевая эпоху

Недалеко от меня сидела за столиком Айседора Дункан[267]. Опьяненная вином и окружающим великолепием, а также популярностью, какой она пользовалась в артистических кругах, она вскарабкалась на подмостки, служившие сценой, попросила сыграть арию Баха и исполнила танец, в котором проявился весь ее незабываемый талант. Юпитер не мог устоять перед таким искушением и присоединился к ней, он танцевал, как танцуют боги. Эта импровизация длилась всего мгновение, но мне потом не раз говорили, что зрители были взволнованы до слез. Лишь в семь утра автобусы, «рено» и «вуазены» доставили в Париж полураздетых нимф и слегка помятых богов. Вскоре Айседора Дункан решила отблагодарить меня за то, что я оказал ей особое внимание на празднике, где собрались все художники Парижа. В свою очередь она устроила званый вечер в том же духе – древнегреческий праздник, и позвала на него весь театральный и художнический Париж. Вечер состоялся в ее балетной студии в Нейи. Я отправился туда с женой, не подозревая, какая высокая честь мне уготована. Когда Айседора рассадила всех гостей, незанятым остался только маленький столик на двоих, стоявший посредине. Она села за него сама, а мне предложила занять место напротив. Такое исключительное внимание с ее стороны немало меня озадачило, я не мог понять, чем заслужил подобную милость, но не было времени на раздумья: эта пылкая вакханка обняла меня и потребовала шампанского и поцелуев. Когда ужин близился к концу, мне стало казаться, что я перед лицом всего Парижа оказался в весьма щекотливой ситуации, тем более что в какой-то момент возле нашего столика неожиданно появился М. С. П. (Мой Сиятельный Принц?) в современном плаще поверх древнегреческого хитона; обернувшись к сыновьям, он произнес: «Кто из вас проводит меня домой? Под этой крышей для меня уже нет места».

Я решил промолчать, словно бы не заметив его вызывающий тон, встал и смешался с толпой гостей, в то время как Айседора Дункан нежно прощалась с ним. Затем мы танцевали, а главное, танцевала Она – великолепно, чудесно, божественно, как умела Она одна. Перед нами, отражаясь в огромном зеркале балетной студии, возник и замер в неподвижности ее хрупкий силуэт. Затем мы увидели медлительные, завораживающие движения, словно какая-то колдунья захотела испытать на нас всю свою власть, все свои таинственные зелья.

С каждой минутой темп этих безмолвных заклинаний все ускорялся, и под конец танцовщицу захватывал бешеный круговорот, а потом она опускалась на пол, обессиленная и сломленная. Позднее я часто видел подобное зрелище – и ни разу не почувствовал ни малейшего волнения! Все танцовщицы пытаются передать в танце страдания и гибель человека. Но никто, кроме Айседоры, не сумел выразить эту тему с такой полнотой и лаконизмом, на таком накале чувств: вот почему она завоевала любовь публики. В тот вечер ей пришлось подняться наверх к себе, чтобы немного отдохнуть и успокоиться. В три часа утра, когда она еще была там, в студию словно ураган ворвался М. С. П. Большинство гостей еще не разошлись, они сидели маленькими группами и беседовали. Помнится, среди них были мадам Сесиль Сорель[268], мадам Рашель Буае[269], мадемуазель Мари Леконт[270], мадам Дести[271], ван Донген[272] и мадам Жасми[273]. Сам я сидел недалеко от двери, в темном углу, – впрочем, кажется, темно было во всем помещении.

– Где она? – резко спросил М. С. П.

Кто-то сказал ему, что Айседора поднялась к себе. Он в ярости бросился туда и застал свою подругу за доверительной беседой с Анри Батаем, после чего удалился, не проронив ни слова.

А я почувствовал безмерное облегчение.

Рассказывая об этой сцене, я не испытываю ни малейшей неловкости, поскольку, вопреки всем разговорам, домыслам или сплетням, меня с Айседорой связывали чисто дружеские отношения, но я всегда чувствовал к ней особую нежность. Наши суждения о Прекрасном часто совпадали, при определенных обстоятельствах у нас проявлялись одни и те же движения души. Однажды она пришла ко мне, чтобы пригласить на свой концерт, и застала меня в глубокой печали: только что скончался мой незаменимый помощник и друг, месье Руссо, о котором я рассказывал в одной из предыдущих глав. Я сказал ей, что у меня сейчас неподходящее настроение для концерта. Но она уговорила меня приехать и усадила в центральную ложу, чтобы я мог присутствовать на этом концерте вместе с людьми, знавшими моего верного Руссо, и сказала мне: «Когда концерт кончится, не уходите. Останьтесь в зале, я буду танцевать для него».