Одевая эпоху

В тот день мы застали его в манерной, рассчитанной на эффект позе: он утопал в глубоком кожаном кресле, обложенный подушками. По его словам, у него сильно болела рука, он даже опасался, что это перелом: действительно, рука была подвязана шарфом. Поняв, что ему придется провести некоторое время в почти полной неподвижности, Батай решил воспользоваться этим, чтобы прочитать отрывки из своей последней пьесы «Человек с розой». Когда он разговаривал с нами в большой зеленой гостиной на первом этаже замка, в глубине комнаты открылась дверь, и вошла Ивонн де Бре[210], державшая в своих прекрасных руках охапку роз. За ней шли три борзые. Розы, борзые, муслиновое платье, широкополая соломенная шляпа, яркое солнце на заднем плане – где я все это видел? Сцена явно была искусственной, заранее срежиссированной и отрепетированной. Она смотрелась как мираж… а точнее, как обложка журнала Vogue. Довольный Батай заглядывал в глаза мне и Ронсену, желая насладиться произведенным впечатлением. Думаю, он был разочарован. Красавица-актриса подошла к нему и поцеловала в лоб. Он осторожно высвободил больную руку, чтобы обнять возлюбленную, а затем по рассеянности заложил в шарф другую руку, здоровую. Мы с Ронсеном переглянулись, едва сдерживая смех. Потом нас пригласили в столовую. Обед был дружеский и непринужденный… но скудный и недолгий. Не успели мы опомниться, как нас позвали на террасу пить кофе, и мадемуазель де Бре представила нас своей ламе – да, она держала у себя ламу, странное животное, похожее на черную лошадь, но с шеей, как у жирафа. Эта лама не могла спокойно видеть мадам де Бре-старшую и награждала ее звездчатыми плевками.

Ориентальный костюм от Поля Пуаре, 1911

Вскоре мы вернулись в кабинет Батая, и он начал читать отрывки из пьесы, которые до такой степени захватили и взволновали нас, что мы, заразившись творческим энтузиазмом автора, на обратном пути только и говорили, как бы претворить в жизнь его замыслы и дать осязаемую форму его мечте. В этой пьесе было много замечательных сцен, дающих оформителю поистине уникальные возможности, например сцена, когда Дон Жуан присутствует на собственных похоронах в соборе (мы воспроизвели рисунок решетки Севильского собора). Я как сейчас вижу эту сцену: серый цвет городских стен, черный цвет траурных одежд, алый цвет облачений священников. И очаровательные актрисы Мари Марке[211]и Мона Дельза[212], на последней было платье из серебряной парчи со вставками из кружев, а в темных волосах – ярко-красный гребень, прикрытый ажурной серебряной мантильей. Мы уже сами не могли понять, где кончается историческая реконструкция, а где начинаются фантазии, поскольку я, тщательно изучив моды той эпохи, представил их в очень вольной трактовке.

Платье-абажур от Поля Пуаре, 1911

Сколько ночей мы провели в театре, добиваясь безупречного выполнения декораций и костюмов! Рассвет заставал нас за работой. Леон Вольтерра умел устраивать импровизированные ужины, которые возвращали силы и задор сотрудникам.

Я приходил домой в пять утра, спал три часа, а в восемь уже занимался фехтованием под руководством славного мэтра Шербюке, ему даже не приходило в голову, что я слишком устал. В девять я был одет и сидел в кабинете, до двенадцати управлял своим маленьким мирком, обедал, а затем, чтобы не клевать носом, ехал за город, в Боньер. Недавно мне случилось побывать там и в одном местном кабачке услышать аккордеониста, который своей игрой растрогал меня до слез. Я привозил этого музыканта к себе домой, к ужину у меня собирались гости, в частности Рип, автор истинно парижских зарисовок, публиковавшийся только в юмористических журналах. Гости танцевали под аккордеон весь вечер, а иногда – до двух часов утра. Я договаривался со смотрителем ближайшей художественной галереи, чтобы ее открыли в неурочное время, и показывал друзьям картины Эль Греко[213] или Мане [214]. А на следующее утро я отправлялся в Сорбонну, где под руководством профессора Шарля Анри разрабатывал технику применения светящейся краски для ткани, через несколько недель мне предстояла премьера в мюзик-холле, и я хотел, чтобы костюмы выглядели эффектно и неожиданно. Интересы Шарля Анри не ограничивались химией, он был еще гурманом и хорошо разбирался в винах, даже давал советы крупному виноделу в Вувре, у кого проводил отпуск. После утренних занятий мы с профессором обедали вместе, у него были собственные представления о физиологии вкуса. А после обеда я возвращался к себе в Дом моды, где графиня де Грефюль[215] примеряла золотое платье, в котором должна была появиться в церкви Мадлен, на свадьбе дочери.

Примерка у Поля Пуаре. Фото – Липницки, 1925

Графиня де Грефюль в платье Поля Пуаре на свадьбе ее дочери с графом Грамоном, церковь Мадлен, Париж, 1903