Одержимый

– Не совсем. Внутреннее пространство моего черепа – единственное уединенное место, оставшееся на Земле.

– А что вгоняет тебя в грусть?

И на этот вопрос она ответила без запинки: тридцать последних секунд программы «Субботним вечером в прямом эфире»,[4] когда по экрану бегут цифры, а участники машут руками. По ее словам, означало сие следующее: мечта ведущего на эту неделю стала явью, и начиналась новая рабочая неделя.

Энни работала в инвестиционной компании ее отца, «Киндл инвестмент патнерс», чтобы понять, может ли она вкладывать деньги в маленькие компании и превращать их в большие. Она не считала, что такая способность у нее есть. Отец придерживался противоположного мнения. Она, не бахвалясь, говорила, что он – один из самых успешных венчурных капиталистов[5] Долины. Когда речь заходила о работе, в голосе Энни чувствовалась усталость.

– А что бы ты делала, если б не богатела и не финансировала технические решения, которые изменят мир? – спросил я.

Она обдумала мой вопрос.

– Я защищала диплом по вычислительной технике.

– Но энтузиазм иссяк.

– Не знаю, может, пошла бы в психоаналитики, потому что второй специализацией у меня была психотерапия. – Но тут же ее глаза блеснули, словно ее осенило. – Я стала бы ветеринаром.

– А может, психоаналитиком домашних любимцев? – предложил я. – Однажды у меня была собака, которой не помешали бы несколько часов на кушетке.

– Ты всегда знаешь, в каких ты взаимоотношениях с животными. «Корми меня, люби меня. Корми меня. Корми». Им проще довериться, чем людям.

– Людям тоже нужно есть.

– Это так здорово, когда рядом кто-то неподкупный.

Я рассказал Энни о себе. Вырос в Денвере, в семье государственных служащих, принадлежащих к среднему классу. Чуть ли не каждый уик-энд проводил в горах: походы, подъемы, рыбалка. Отчасти потому, что любил дикую природу. Отчасти – нуждался в убежище.

– Мой брат меня подавлял.

– У меня была та же история.

– С братом?

– С отцом. Он строит для меня большие планы. Называет меня «Улыбающаяся убийца». Я похожа на убийцу, когда улыбаюсь?

– Скорее, когда ухмыляешься.

– Он думает, что я – такая же, как он. Говорит, что я сделана из стали. – Она понизила голос: – «Энни, Киндлы-завоеватели».

– Для гунна ты одеваешься слишком уж красиво.

– Именно это я и хотела от тебя услышать.

Слушать Энни умела. При каждом откровении глаза ее широко раскрывались.

Я рассказал ей об инциденте, который помог мне завязать с медицинской карьерой. Я проходил практику в детской онкологической палате и очень привязался к девятилетнему мальчику с лейкемией. По средам проводил лишний час с Джейкобом, обычно за какой-нибудь настольной игрой.

Потом мальчик заболел пневмонией, которая, учитывая ослабленное состояние Джейкоба, свела бы его в могилу за две недели. Лечащий врач полагал, что мы не должны мешать природе, но я с ним заспорил: посчитал, что мы должны воспользоваться антибиотиками, чтобы справиться с болезнью легких, а потом надеяться на ремиссию. Логика в моем предложении, конечно, присутствовала, но о пневмонии я узнал через день после того, как пропустил ритуальный час с Джейкобом, меня мучило чувство вины, и я заспорил с лечащим врачом в присутствии родителей. Он попросил меня выйти в коридор и сказал, что я слишком привязался к пациенту: на медицинском жаргоне слова эти подразумевали непрофессионализм.

Глаза Энни широко раскрылись.

– И что ты ответил?

– Сравнил его с доктором Кеворкяном.[6]

Энни рассмеялась.

– Ты назвал своего босса убийцей. – Чувствовалось, что мой поступок произвел на нее впечатление. – Это или смелость, или глупость.

– Родители со мной согласились. Джейкобу прописали антибиотики. Он прожил на два месяца дольше. На меня, разумеется, наложили взыскание. Не за смерть мальчика, а за слишком активный протест.

Чем больше я рассказывал Энни о себе, тем реже мой взгляд задерживался не на ней, а на блюде с закаменевшими начос.[7] Но я остро чувствовал ее реакцию. Она словно смотрела на мир моими глазами, во всем принимала мою сторону. И этим разительно отличалась от большинства моих знакомых, включая близких друзей. Те воспринимали мое решение уйти из медицины как провал. Иногда мне приходилось затрачивать немало усилий, чтобы не согласиться с ними. Я вскинул глаза на Энни. Она встретилась со мной взглядом.

– Я рада, что ты нашел меня на берегу Тахо. – Она посмотрела на свою тарелку. – Я тоже искала тебя. – Наклонилась и поцеловала меня в щеку. Я растаял, как льдинка на жарком солнце.

Мы прогуливались мимо бильярдных и «центовок».[8]

– Трудно найти более романтичное место, чем темная аллея, – изрек я, взял Энни за руку и увлек в проулок между двумя домами. Мы слились в долгом поцелуе. Я крепко прижимал ее к себе. – Ты не можешь садиться за руль, – сказал я, когда мы оторвались друг от друга, чтобы отдышаться.

Энни достала мобильник, извинилась, отошла, набрала номер. Когда вернулась, мы вновь принялись целоваться, а потом послышался автомобильный гудок. У въезда в проулок стоял черный «БМВ».

– Моя карета.