Одержимый женщинами

На улице, куда я свернул, у подножия лестницы стояло огромное распятие, я поднялся по ней и оказался на площади, где в каждом саду цвела весна. В самом центре площади находилась белая вилла в стиле барокко, а вокруг за высокой решеткой – настоящий парк. Она явилась мне там, на качелях, среди зарослей олеандра. Я мог бы даже сказать «наконец-то», потому что я был в том возрасте, когда с нетерпением ждут чуда, когда не возникает сомнений в том, что оно должно случиться.

Она медленно взлетала и опускалась в своем белом платье из муслина, словно умиротворенная покоем сумерек, а воздух был напоен медом. Ей было лет шестнадцать, мне с виду – столько же. Грациозный изгиб шеи, коротко стриженные светлые волосы, даже то, что она была одна, в стороне от безмолвного дома, привлекло мое внимание, и я остановился, чтобы посмотреть на нее.

Она взглянула в мою сторону. В ее глазах в свете заходящего солнца вспыхивали золотые искорки, от них веяло таким покоем, что я оробел. Я пошел дальше, но чтобы снова взглянуть на нее, я обошел с учебниками под мышкой ограду всего парка.

Когда я появился в шестой раз, оказалось, что она уже достаточно повеселилась, наблюдая за моим маневром, и качели опустели. Я вернулся домой, в сердце смешались радость и грусть. Я любил ее. Любил ангела с мальчишеской стрижкой. Именно такой я представлял себе теперь Жанну д’Арк.

Как вы догадываетесь, назавтра я снова пошел туда и застал ее на том же месте. И послезавтра. И каждый день той прекрасной недели. Она ждала меня, я уверен, но мы ни разу не обменялись словами. Дальше всего мы зашли в последний раз. Лил дождь. В то время, когда я обычно начинал ходить вокруг парка, там никого не было. Я недолго постоял перед решеткой в своем плаще, который только назывался непромокаемым, мокрые волосы закрывали мне пол-лица, а потом грустный, как заблудившийся пес, отправился восвояси. Именно в эту минуту она показалась в дверном проеме, на ней было только небесно-голубое летнее платье, а над головой вместо зонта она держала свитер. Бегом кинулась к качелям, оттолкнулась и взлетела вверх. В тот вечер мы говорили не больше обычного, она оставалась минуту или две, чисто символически, но это ведь что-то значило, правда?

А потом наступило воскресенье, потом еще одно, за которым следом всегда идет этот гнусный понедельник. В тот вечер, правда, была прекрасная погода, но качели сняли, и все ставни в доме были закрыты. Не буду рассказывать, как я был потрясен. С упавшим сердцем я как автомат обошел парк и снова оказался в том месте, откуда впервые увидел ее. Вокруг прута решетки был обмотан листок бумаги и обвязан веревкой, она не поскупилась – ушло не меньше метра. Обернуто было плотно-плотно, мастерски. Я потратил кучу времени и обломал все ногти, пока не высвободил записку.

Хотите знать, что она написала? Могу прочесть, помню лучше, чем зазубренную наизусть речь Ферамена[7].

Он стал читать, имитируя марсельский акцент:

Мы уехали жить в Шотландию, возле озера с кувшинками. Грустно, что так далеко. Но мы должны найтись.

Не знаю, ни где, ни когда, ни какие это будут качели, но если мы будем говорить друг с другом, то тогда я обязательно упрекну вас за такую медлительность.

Жанна.

P.S. В тот день я, наверное, простудилась. А может быть, из-за того, что мы расстались, у меня слезятся глаза.

Я никогда больше ее не видел. До сих пор, по крайней мере. Нельзя сказать, что я даром терял время, но когда думаю о ней, мое сердце екает, как прежде.

При этих словах он повернулся ко мне, взгляд у него был полон грусти. Наверное, он даже не заметил наставленное на него ружье. Я не знала, заряжено ли оно и вообще, может ли еще стрелять, я доверилась судьбе, закрыла глаза и нажала на курок.

Раздался оглушительный выстрел, меня отбросило к шкафу. Из створки окна, прислоненной к стене, вылетели стекла. Беглец словно застыл в дымной завесе, одна сторона тела вся была покрыта кровью, потом сделал два шага вперед – ноги его не слушались – и рухнул на пол.

Ну вот. Я смогла. Полная тишина словно парализовала меня. У моих ног лежала огромная белая масса, испачканная кровью, и преграждала дорогу. Мне пришлось отступить, обогнуть ее и потом, пятясь, медленно двигаться к двери.

Я была спасена, могла бежать, но внезапно скрюченная, уже мертвая рука схватила меня за подол комбинации. Вместо вопля ужаса у меня вырвался какой-то сдавленный крик, и я упала прямо на свою жертву. Несмотря на мое отчаянное сопротивление, несмотря на свою рану, он навалился на меня, прижал к полу, хрипя при этом от боли и ярости. Я увидела его лицо, измазанное кровью. Он хотел что-то сказать, но не мог. Он снова упал всей своей тяжестью прямо на меня.