Одержимый женщинами

Он упал навзничь, странно подогнув руки и ноги, на груди выступила кровь. Я уверена, что он умер, еще не коснувшись песка. Он даже не крикнул, а может быть, его крик был заглушен грохотом выстрела. Если кто-то и закричал, то, мне кажется, это было намного позже. Возможно, парикмахерша, которая убегала со всех ног, а может быть, чайки. Не знаю. А может быть, я сама. Только беззвучно.

Я также не могу сказать, на каком расстоянии от воды я его убила, не помню, был тогда прилив или отлив. Ничего не помню. И было бы глупо предположить, что мне пришло в голову перетащить тело, чтобы его унесли волны океана. Я даже не осмелилась бы до него дотронуться. Он лежал у моих ног – я смотрела не отрываясь, в голове было пусто. Я смотрела на него, и мне было холодно, только и всего.

Потом я сказала себе, что моя жизнь кончена. Прижала покрепче ружье и, поскольку не знала, куда идти и что делать, вернулась домой.

Зозо

Все было совсем не так.

Во-первых, звали его не Тони и не Венсан или еще как-то там. Звали его Франсис, и он был студент.

Кроме того, Красавчик никогда не сидел в тюрьме. Он из дома носу-то почти не высовывал, потому и риска не было. В солдаты его забрили, это точно, но тогда же, когда и всех. Слышала, будто он служил капралом. А потом вообще ни слуху ни духу.

Во-вторых, я вовсе не черная. В те времена в заведении всенепременно должна была быть одна негритянка, но в Шаранте борделей больше, чем девушек в Сенегале. Поэтому каждое утро меня надраивали коричневой краской. Мордаха получалась – просто прелесть. Зубы так и сверкали.

Вывод – кто-то из нас врет: то ли я, то ли Белинда. Не знаю, откуда она все это выудила. Похоже, хочет поинтересничать, потому и несет всю эту чушь, или надеется что-то поиметь, денежки она всегда любила.

Вот, например, «Червонная дама», люстры, рояль, клиенты во фраках, шампанское и птифуры. Отродясь не видела. Эта была вилла прошлого века, буржуазная развалюха, в саду больше колючих кустов, чем пальм. Выходить неохота, того и гляди, на шипы напорешься. А выйти пройтись, кстати, не так-то легко было. Называли мы это «пойти в десант», и то – раз в десять дней, понятно из названия. Тут тебе не Париж и даже не Нант. Никакой развлекухи – ну сходишь в порт, ну выпьешь рюмашку гренадина, ну покажешь язык придуркам, которые приперлись на нас поглазеть, и полный штиль. Мне это все так обрыдло, что я вообще сидела в четырех стенах. Смотрелась в зеркало, пока краской не намазали, чтобы себя, натуральную, не забыть, но тоже надоедало… Там в городе меня никто не ждал. А того, кто меня по первости продал, я даже и не знала, вот как бывает с пропащими девушками.

Много борделей я в жизни повидала, и этот был не хуже других. По крайней мере, откроешь окно, и пахнет океаном. Я тут знала каждого встречного и поперечного – нотариуса, аптекаря, мясника. Папаши приводили к нам своих половозрелых сынков. В гостиной пахло мастикой. Хваленый рояль был обычным пианино, неликвид из магазина, его дали в придачу к настенным часам, которые висели в баре. Точное время мы никогда не знали, на них не было стрелок. Вот зараза, память! Пианино было изгрызено червями, все какое-то перекошенное, как рожа судьи, мы его покрасили в белый цвет, как в кино про джаз. И вдобавок оно было еще и беззубое, половины клавиш не хватало. Его открывали для двойняшек, если заглядывали приезжие коммерсанты. Они на нем играли в четыре руки, вернее, тренькали в четыре пальца упражнения для начинающих. Одевались малолетками – белые носочки, банты в волосах. Жуть сплошная. Чтобы развеяться, пили искристое. Постоянным клиентам подавали белое вино местного разлива. На этикетке написано: «Солнечные погреба». И все, ничего другого не положено.

Ну и про Мадам. Чистая сказка! Она сперва промышляла где-то в колониях, но бросила ремесло и стала надзирательницей в борделе. А потом получила наследство от брата, виноторговца. Ей тогда было еще за тридцать и собой была ничего, одевалась только как последняя оторва, чтобы сбить с толку. Не злая тетка, иногда настроение ничего, а иногда совсем не в духе. Когда ничего, вообще слова из нее не вытянешь.

От всех этих выдумок Белинды прямо мурашки по коже. Я не проголосую за то, что сумасшедших вешать надо, но если наши дорожки с ней снова сойдутся, постараюсь от нее держаться подальше. А вообще-то смешно до колик: платья как у принцессы, комнаты с прозрачными пологами, ванны с горячей водой. Все эти хоромы, о которых она поет, чистое вранье, иначе все девки кинулись бы работать в борделях, а нам пришлось бы самим письма носить на почту, а там пусто – даже марку никто не продаст.

И еще одно, раз уж эта дура до скончания жизни не поумнеет. Нас в «Червонной даме» было не десять, как заповедей, а семь – как семь смертных грехов: Белинда, раз уж вы ее так величаете, для нас была всегда Жо или Жоржетта, Мишу, Магали, двойняшки и я, ну а потом появилась Лизон.