Одержимый ею (СИ)

Становится противно. Прежде всего, на саму себя. Как я могла повестись на этот дешёвый маскарад?! Как могла позволить ему столь много?!

Опускаюсь в кресло, обхватываю себя за плечи и пытаюсь не плакать. Ошибаться в людях так больно. Иллюзии бьются с таким громким звоном. Он глушит всё, и я не сразу различаю робкий стук в дверь.

Встаю. Ноги ватные, каждый шаг даётся с трудом.

Открываю дверь, и голову приходится задирать вверх — да что же он такой высокий!

— Инга, — Пахомов виновато улыбается, — это правда не то, что ты подумала. Знаю, фраза дурацкая. Но сейчас она кстати.

Мотаю головой:

— Не понимаю, о чём вы, Валерий Евгеньевич.

И я честна.

Пахомов хмыкает:

— Полагаю, понимаете, Инга Юрьевна,  — он возвращается к официальному тону, в который неизменно добавляет ехидства. О тех злосчастных чёрных мешках.

— Ах, о них! Не стоило беспокоиться.

— Стоило, Инга, — он достаёт из-за спины три роскошных красных розы. Такие называют «розы жениха»: почти метровый стебель, бокал с гранёный стакан, цвет — самый насыщенный алый бархат.

Я ахаю — мне никто ещё не дарил таких роскошных цветов. Принимаю подарок, прячу нос в венчике. Запах — ммм… исканные французские духи.

— Спасибо, — бормочу, не глядя на него.

— Не за что, — отзывается Пахомов, и в голосе его слышны нотки усталости. — В тех мешках — розы. Миллион алых роз. Для тебя, Инга.

Я всё-таки решаюсь вскинуть взгляд, и тону в жидком серебре.

Он протягивает руку, нежно обводит контур лица, наклоняется и целует в лоб.

— Спи спокойно, Белль. Чудовище будет стеречь твой сон.

Я улыбаюсь ему, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце и, с ужасом понимаю: поплыла! влюбилась! втрескалась по уши! В запрещённого мне мужчину. В того, с кем никогда не буду счастлива.

Прячу лицо в розах и отступаю в комнату.

Пахомов не идёт за мной. Он позволяет мне закрыть дверь.

Я плюхаюсь в кресло, кладу розы на колени и в сотый раз спрашиваю себя: что мне теперь делать?

…хорошо, что здесь дом полон антиквариата. Пристраиваю подарок Пахомова в старинную напольную вазу, раздвигаю диван и готовлюсь спать.

Чудовище обещало сторожить мой сон, и я ему верю.

ВАЛЕРИЙ

Они приезжают утром…

После беседы с моей Белль мне не спится. А потому рассвет встречаю у себя в кабинете, наблюдая в большие окна, как солнце золотит верхушки деревьев в саду. Ужасно хотелось встать за мольберт и нарисовать это. Но у меня есть неотложные дела, которые нужно было решить сейчас.

Всю ночь просматриваю донесения моих людей и пытаюсь придумать, что делать с Лютым, Князем и Багратом. Эти трое начали зарываться, и мне это очень не нравится.

 После смерти отца влияние моей семьи немного пошатнулось. В основном, из-за пристрастий Тёмочки, который с непередаваемым рвением ринулся  проматывать отцовское состояние. Брат никак не мог вырасти из подгузников, и до сих пор верил, что его окружают настоящие друзья и отцовские деньги тут ни при чем. А я никак не мог наскрести в себе достаточно сволочизма, чтобы вылечить у брата этот недуг. Жизнь вылечит, моя задача —  быть в этот момент рядом и поддержать.

В общем, я любуюсь садом, рассветом и думаю, что день обещает быть отличным. Но как обычно — не судьба.

Сначала мне отзванивается Тугарин и ставит в известность, что к воротам подъезжает броневик спецуры. И уже через несколько минут после его звонка усадьбу практически берут штурмом.

Правда, машину со спецназом я приказал без шуму и пыли пропустить за периметр — ссориться с правительственными организациями, когда троица активировала непонятную деятельность,  не с руки! Люди «в чёрном» с автоматами наизготовку молниеносно оцеплевают периметр и просачиваются  в дом, укладывая охрану мордами в пол.

Подбегает Тугарин и на правах моего зама пытается перетереть с их замом.

Потому что у меня есть дела поважнее. Потому что мозг просто простреливает вспышкой: Инга! Брат!

Влетаю в комнату брата, замечаю, что Инга, бледная, как смерть, стоит у окна, обнимая себя руками.

Ловлю полный ехидства обрывок фразы:

— …неправильно, жёнушка, приоритеты расставляешь! Вот завалят сейчас Валерку — к кому за помощью побежишь? Вот была бы со мной поласковее, я бы защитил. Нечужие всё же. Наследство сейчас ко мне перейдёт, вот я по долгам и расплачусь…

Тёма не видит меня. Вещает для испуганной Инги.

Но когда я попадаю в его поле зрения, сразу же сникает и давится словами:

— Рано ты меня хоронишь, братишка. А пока я твою жену заберу, а ты полежи и пораскинь мозгами — может, со мной таки лучше, чем с Лютым. Нечужие всё же… — возвращаю ему его же фразу с его же интонацией.

Потом подхожу к Инге, которая вскидывает на меня свои испуганные фиалковые глазищи.

— Инга Юрьевна, — при Тёмке я — нарочито официален, он и так про мою Белль, наверняка, гадости думает в меру своего долбоёбства, не стоит давать лишних поводов: — разрешите переправить вас в более безопасное место.

Малышка кивает, и я подхватываю её на руки.

Такая лёгонькая, такая доверчивая, такая моя. Она склоняет мне голову на плечо и прикрывает глазки.