Одержимый

Выпрямившись, Линдсей увидел Маргарет, стоявшую в дверном проеме. Она все еще сжимала квадратик ноттингемского кружева, но выглядела гораздо спокойнее, лишь еле слышная икота выдавала недавнее потрясение. Линдсей попробовал ответить, но вместо четкого слова с губ сорвалось хриплое, придушенное «Пожалуйста».

Маргарет вошла в детскую и, еле слышно ступая по ковру, направилась к колыбели. С поразившей Линдсея естественностью она склонилась над кроваткой и приподняла дочь с льняных пеленок, покрывая розовые щечки малышки легкими поцелуями и бормоча нежные слова, которые так естественно срывались с материнских губ. Потом Маргарет обернулась и протянула Линдсею спящего херувима – ангела, от которого он не мог отвести глаз.

Маргарет положила дочь на руки Линдсея, и он снова с благоговением взглянул в маленькое личико. Жизнь. Он создал жизнь!

Взгляд Линдсея, все еще затуманенный от слез, бродил по пухленьким щечкам и красному изогнутому ротику, с жадностью подмечая черты дочери и пытаясь навеки запечатлеть их в памяти. Маргарет сняла с головы малышки кружевной чепчик, и Линдсей опустился на кресло, забыв обо всем на свете, кроме ребенка.

Прекрасные темные завитки, которые явно достались девочке от него, покрывали ее маленькую круглую голову. Глубина того, что он сейчас видел, ошеломила Линдсея, и руки начали дрожать, когда полное осознание происходящего постепенно стало доходить до него.

– Позвоните в колокольчик, если я вам потребуюсь. Ее наверняка нужно будет покормить, – сказала Маргарет, ласково проводя пальцами по волосам крошки. Реагируя на прикосновение ее руки, девочка пошевелилась и открыла один глаз, обрамленный длинными, черными как сажа ресницами. А потом она в первый раз взглянула на него – своего отца.

– Как ее зовут? – хриплым шепотом спросил Линдсей.

– Мина, милорд. Так назвала ее Анаис. Мы не стали менять имя.

– Мина… – задумчиво повторил он.

Маргарет вышла, прикрыв дверь так, чтобы полоска света от горевшей в коридоре масляной лампы проникала в детскую. Линдсей смотрел на спящий сверток в его руках и восхищался красотой – нет, даже совершенством своей дочери.

Она завертелась на его руках, и Линдсей увидел крохотный розовый пальчик, высунувшийся на холодный воздух. Он улыбнулся: какие прекрасные маленькие пальчики!

И даже пересчитал их – да, все на месте. Его рука, большая и загорелая, пробежала по шелковистым завиткам. Малышка прижалась щекой к ладони Линдсея, и он почувствовал, как исходившее от ее кожи тепло мгновенно высушило его льняную рубашку.

У девочки были его темные волосы, его ресницы и, как понял Линдсей по мимолетному взгляду дочери, его глаза. Но форма лица, этот совершенный овал, достался ей от матери. У крошки были щеки Анаис. Очаровательный рот Анаис и ее гордый подбородок. Линдсей поцеловал этот подбородок, щекой чувствуя самое нежное из всех трепетаний – дыхание ребенка. Не было ничего более сладостного, чем это ощущение касавшегося щеки дыхания невинного младенца. Не существовало ничего более удивительного, чем осознание того, что этот ребенок сотворен из твоей собственной плоти и крови.

Мина потянулась на его руках, широко зевая и бросая широко распахнутые ручки рядом с головой. Линдсей засмеялся сквозь слезы и, потянувшись к кулачку малютки, поднес его к губам. Целуя дочь со всей своей любовью, он понял, что способен умереть ради этого чувства.

– Я буду поглощен тобой, крошка Мина, точно так же, как твоей матерью.

Дочка снова зевнула, и Линдсей выпустил ее руку, став водить пальцем по нежным голубым венам на ее запястье. Его кровь. Кровь Анаис. Кровь, которая теперь текла в венах Мины.

Он посмотрел на собственного ребенка и крепче прижал дочь к себе. Мина была прекрасным воплощением его любви к Анаис. Девочка родилась из-за его всепоглощающей любви. Но Анаис не хотела этой любви – не хотела жизни, которую они вместе создали.

Но Линдсей всем сердцем желал, чтобы эта жизнь существовала. Боже, как же он хотел быть рядом с этим ребенком! Он закрыл глаза и прижал дочь к груди, не заботясь о том, что его движения могли быть неуклюжими или резкими. Это был его ребенок. И он имел на это полное право.

Линдсей поднялся с кресла и подошел к кровати. Он прилег и прижал Мину к груди так, что она плавно скользнула внутрь распахнутого ворота его рубашки. Теперь девочка могла чувствовать прикосновение кожи Линдсея и слушать стук его сердца, бьющегося под ее ушком. Он обнял малышку, придерживая ее за затылок ладонью, и залюбовался тем, как это невинное дитя спокойно задышало у его груди.

– Она ни разу не дала нам шанс – не дала шанс мне, – сказал Линдсей спящей дочери. – Она ни разу не позволила мне показать тебе, как сильно я могу любить тебя – любить вас обеих. Я мог бы остановиться. Если бы я только знал, Мина! Я стал бы хорошим мужем и хорошим отцом. Если бы я только знал…