Одержимый

— Назад! — Чернышёв отбросил меня от двери. Не знаю, сколько это продолжалось, минуту или час. На кого-то орал Чернышёв, где-то вроде бы заело лебёдку, никак не удавалось завести за мачту «Байкала» швартовый конец.

— Лыков, Птаха — вира!

Одним прыжком Чернышёв оказался у распахнутой двери, ухватился за притолоку и застыл как изваяние. Ремез ударил меня кулаком по плечу.

«Байкал» медленно выпрямлялся — призрак оживал!

Чернышёв подскочил к Дуганову, ухватился за шпаги штурвала.

— Руль прямо! — бешено заорал он.

Треск, грохот — и, сбитый с ног неведомой силой, я пребольно ударился о штурвал. В солёном рту появилось что-то постороннее, прокушенным языком я нащупал дыру в верхней челюсти и с кашлем выплюнул два зуба.

— До свадьбы заживёт! — Чернышёв помог мне подняться, на его глазах были слезы. — А ты говоришь — оверкиль!

Не чувствуя боли, я бросился к двери.

Прижавшись друг к другу, будто обнявшись, покачивались на волне ПРС «Байкал» и СРТ «Семён Дежнев».

Сгоряча я многого не заметил и не понял. Я не видел, например, что Воротилин с Перышкиным подтягивали и заводили швартовые концы не в одиночку (да и вряд ли они справилась бы своими силами), а с помощью капитана, боцмана и двух матросов «Байкала». Не знал я и того, что та самая волна, накрывшая «Байкал», очень ему помогла: смыла часть льда с верхних конструкций. Это и многое другое стало известно потом, на разборе.

Шторм поутих, и оба экипажа всю ночь приводили спасённое судно в порядок: ремонтировали вышедший из строя главный двигатель, восстанавливали антенны, окалывали лёд. А под утро, когда взяли курс на Вознесенскую, я поплёлся в каюту.

Плохо помню, что говорил мне Баландин: кажется, что они мне завидовали, потому что были в неведении и ужасно волновались. Опустошённый, я прополоскал разбитый рот, с отвращением взглянул в зеркало на своё распухшее лицо и с трудом забрался на койку. Свирепо ныла челюсть, царапали язык осколки выбитых зубов, отсутствие которых, безусловно, очень украсит мою улыбку.

Разгорячённые, пришли Ерофеев и Кудрейко. Они всю ночь работали на «Байкале», и теперь их распирало от впечатлений.

Засыпал я тревожно. Мне мерещились Воротилин и Перышкин, прыгающие в тёмную пропасть, неестественный, похожий на мёртвого кита корабль и слезы на глазах Чернышёва.

— А я ему ответил, — громко сказал Баландин, — что бывают такие ситуации, когда спасти может не здравый смысл, а безрассудство! Только и исключительно безрассудство!

Больше я ничего не слышал. Помню только: последнее, о чём я подумал, было то, что остойчивость и жизнь «Байкалу» вернул именно безумный манёвр Чернышёва.

Чернышёв в своём репертуаре

Сначала мне померещился тихий женский смех, а потом я услышал настойчивый призыв: «Всех посторонних прошу покинуть борт! Всех посторонних прошу…» Спросонья мелькнула мысль, что я и есть посторонний и что меня черт знает куда сейчас повезут. Не продрав как следуем глаза, я привычно сбросил ноги, соскочил вниз — и ошалело уставился на двух хохочущих женщин. Наверное, я был хорош — в майке далеко не первой свежести, мятых трусах и с заспанной, битой физиономией.

— Нашли место и время, — незнакомым голосом прошепелявил я, сдирая с койки Баландина одеяло и укутываясь, что вызвало новый приступ веселья. — Расселись тут, людей пугают… бесовки.

— Совсем как мой Алексей, — защебетала Маша, — с кем поведёшься, от того и наберёшься. А ведь какой культурный Павел Георгич были, какие слова красивые говорили, ножкой шаркали!

— Ну, просто бич из портовой забегаловки, — улыбнулась Инна.

«Всех провожающих прошу покинуть борт», — уныло вещал по трансляции Лыков.

— Слышали? — В каюту вошёл Чернышёв, в новой с иголочки форме, в белой рубашке, при галстуке. — Откуда здесь это пугало? — удивился он. — Боцман, убрать!

— Пошли вы все к черту, — пряча голые ноги, возмутился я. — Дали бы человеку одеться.

Дверь скрипнула, и Зина, просунув голову, жадно уставилась на Инну.

— Брысь! — рыкнул Чернышёв, и дверь захлопнулась. — Мария, ты мне нужна.

— Спохватился, милый муженёк, пропела Маша, — а я-то думала, что необнятая уйду!

Мы остались одни.

— Выступать приехала? — глупо спросил я, прикрывая рот рукой.

— Сыро здесь, — поддёрнув плечами, сказал Инна. — Ну и дикция у тебя, Паша. С Розой Семёновной поговорю, вернёшься, новые вставит.

— Поговори. Как ты?

— Было не очень, теперь спокойнее. Я ведь от Юрия Петровича ушла.

— Слышал.

— Паша, ты ужасно смешной! — Инна засмеялась. — Родной Монах не узнает.

— Конечно, смешной, мы очень веселились ночью.

— Весь посёлок ходуном ходит. — Инна поёжилась. — Здесь такое творилось, жены, дети…

— Все живы, и слава богу. Тебе пора.

— Да, пора. — Инна встала и подошла ко мне. — Ничего, если я пока у нас… у тебя поживу?

— Ключи у Гриши, — сказал я. — Монах обрадуется.

— А ты?

— Обязательно сейчас отвечать?

— Мы с тобой, — с горечью сказала Инна, — два стареющих дурака. Будь здоров, береги себя.

Она распахнула шубку, прижала мою голову к груди и быстро вышла из каюты.

Едва я оделся и умылся, как пришёл Баландин.