Одержимый

Его величество Случай! Я уже говорил вам когда-то, что верю в него и отношусь к нему с величайшим уважением. Меня не раз упрекали, что такой тёмный фатализм недостоин интеллигентного человека (очень мы любим называть себя интеллигентами, будто сие звание выдаётся вместе с дипломом), однако на занимаемой позиции я стою твёрдо и сбить с неё никому себя не даю. Не позвони я Грише, не приди ему в голову блажь отблагодарить (за мой счёт) Клаву из обувного отдела, я не встретил бы Любовь Григорьевну и многое в этом повествовании сложилось бы по-иному.

В каракулевом пальто, норковой шапочке и сапожках на высоком каблуке Любовь Григорьевна неузнаваемо похорошела и помолодела, о чём я доложил ей с приличествующим сему поводу восхищением. Любовь Григорьевна не без удовольствия заметила, что баба есть баба и одежда для неё наиважнейшее дело; оказываясь дома, она всегда хоть на короткое время рядится в павлиньи перья, благо заботиться, кроме, как о самой себе, ей не о ком, на что ещё деньги тратить.

Сервиз Любовь Григорьевна купила, пригласила меня обмыть покупку, и я шёл с ней, томимый, как пишется в изящной литературе, неясными предчувствиями. Волокитой, несмотря на полную свою свободу, я не был, но и в святоши не записывался, будь что будет — слава богу, уже совершеннолетние. Любовь Григорьевна с кем-то здоровалась, на нас поглядывали, перешёптывались, но раз её это не смущало, то меня и подавно. Она улыбалась каким-то своим мыслям, скуластое лицо её разрумянилось, тяжёлые серьги подрагивали в такт шагам. Нет, в самом деле вполне интересная женщина, и никаких ей не сорок с лишним, гораздо моложе.

Однокомнатная квартирка на первом этаже была просто, но уютно обставлена, для повседневного жилья, пожалуй, слишком уютно и чисто, как в номере порядочной гостиницы. На стенах висело множество фотографий в рамках — корабли в море, старики — родители, наверное, мужчины в морской форме; а вот и сама хозяйка, юная и черноглазая, склонила голову на плечо надменному вихрастому моряку. У меня от неожиданности ёкнуло сердце: уж не молодой Чернышёв ли? Те же тонкие губы, нависший хищный нос, глаза с их неистребимой насмешкой.

Я покосился на Любовь Григорьевну, которая накрывала на стол.

— Что, не похожи? — не глядя на меня, поинтересовалась она. — Давно это было, сто лет назад. Неужто не знали?

Любовь Григорьевна позвала за стол.

— Селёдочка, кальмары с майонезом, салатик, кушайте, Павел Георгич, не стесняйтесь, — сказала она. — Первого, извините, не будет, а на второе терпуг с картошечкой в духовке томится, ещё с полчасика. Люблю дома готовить, на камбузе от машины вибрация сильная, очень от неё устаю. Может, водочки хотите?

— А капитан не узнает? Спишет ведь на берег с волчьим билетом.

— Сегодня бы ему пол-экипажа списать пришлось, — улыбнулась Любовь Григорьевна. — А вот утром снова по каютам будет шастать, его не обманешь, и трюм обшарит, все укромные местечки знает.

— Ну, утром я дома буду. Вечером уезжаю.

— Покидаете нас? — огорчилась Любовь Григорьевна.

— На денёк, послезавтра вернусь.

— Вряд ли Архипыч будет вас ждать, — засомневалась Любовь Григорьевна.

— Не в его правилах. Он однажды самого начальника управления на берегу оставил, тот на час опоздал, а уж вас…

— Так ведь мы здесь три-четыре дня простоим, — забеспокоился я. — Сам Чернышёв мне сказал, что раньше портнадзор не выпустит.

— Поня-тно… — Любовь Григорьевна достала водку, налила мне и, поколебавшись, себе. — Вы уж меня не выдавайте, на десять утра отход назначен.

— Точно?

— Уж кто-кто, а повар знает, без меня-то он в море не выйдет!

— Хочет от меня избавиться, — констатировал я. — Почему?

— У себя спросите. Чем-то, значит, ему не угодили. Я задумался. Первая мысль — послать Чернышёва к дьяволу и уехать домой, не на нём свет клином сошёлся. Тигроловы в тайгу приглашают, в южные моря на научно-исследовательском судне можно пойти, давно договорено… А что меня ждёт на «Дежневе»? Сплошная нервотрёпка, неизбежное общение с этим «хромым чёртом», который неизвестно чего хочет и уж, во всяком случае, потерял ко мне интерес… Когда я ему на хвост наступил?

— Оставайтесь, Паша, — с неожиданным дружелюбием сказала она. — Не знаю, как Алексею, а нам вы нравитесь, спокойный такой, положительный, и девочки на вас не жалуются. У него, у Алексея, семь пятниц на неделе, назавтра сам пожалеет, что выпроводил.

— Остаюсь! — решил я. — За вашу удачу, ваше счастье, Григорьевна.

— Люба, — поправила она. — Григорьевнами старух кличут.

Мы чокнулись, выпили.

— Остаюсь, — повторил я. — Странная штука жизнь, Люба, если бы не наша случайная встреча, на «Дежневе» одним пассажиром стало бы меньше. Хорошо это или плохо?

— А вот этого никто не знает, какая судьба выпадет.

— И хорошо, что не знает, упаси бог — знать своё будущее!

— А чего бояться? — беспечно возразила она. — Хуже смерти ничего не будет. Каждый день жизни, Паша, это человеку подарок, а кто того не понимает, пусть себе трясётся, как бы чего не случилось. От таких думок цвет лица портится, а это единственное, что у меня осталось.