Одержимый

— Погоди. — Чернышёв загасил сигарету и прикурил другую. — В связи с этим, Паша, возникает, как ты пишешь в газете, морально-этический вопрос. Помнишь, Перышкин на собрании спросил, сколько льда мы можем набрать?

— Вы ответили, что не знаете.

— Я и в самом деле не знаю. А теперь представь себе, что я ослушался товарища Васютина и погубил корабль. Кто будет виноват?

— Вы.

— Правильно. А если подчинюсь и уйду в укрытие, чтоб товарищ Васютин спал спокойно, кому воткнут шило за сорванный эксперимент?

— Вам.

— Умница! — Чернышёв чмокнул губами. — Догадайся, что ответил своему старинному другу?

— Послали его подальше.

— Ясновидец! — выдохнул Чернышёв. — Я тебе потом напомню, дашь автограф. Однако тёмный лес только начинается. Мой разговор на мостике слышали, а раз так, весь экипаж знает, что «хромой черт» будет набирать лёд, и шлёт в мой адрес самые наилучшие пожелания. Теперь так. На борту, не считая меня, двадцать четыре человека. Ну собой — дело ясное, а другими я имею право рисковать? Тобой, Зиной, Лыковым? Подумай и скажи.

— Щепетильная ситуация.

Чернышёв выразительно посмотрел на меня.

— Я знал, на что иду, — быстро добавил я. — И другие тоже.

— Спасибо, утешил… Значит, так?

— Значит, так.

— Нынче ведь не война, Паша, — неожиданно мягко сказал Чернышёв. — Тебе хорошо — бобыль, пустоцвет, а Лыкова шесть человек ждут на берегу.

— Тогда выходите из шторма. — Я развёл руками: — Не пойму, чего вы хотите.

— Хорошо быть на свете нейтральным пассажиром, — позавидовал Чернышёв; вставая. — Ни хрена ты не понял, Паша… Ишь раскачало! К себе спускайся, на мостике и яблоку упасть негде… Стой, забыл! Окалываться начнём — послать за тобой али приказать не беспокоить корреспондента?

— Не будь вы, Архипыч, капитаном… — И я захлопнул за собой дверь.

Проверка боем (Окончание)

Озадаченный и злой, я спустился по трапу и хотел пройти в свою каюту, но меня перехватил Никита.

— Выгнали? — спросил я.

— Лучше звучит «предложили удалиться», — невозмутимо ответил Никита. — Они намекнули, что без цыплят обойдутся. Так что прошу в наш курятник.

Цепляясь за все, за что можно было уцепиться, мы пробрались в салон и уселись в кресла. Судно стремительно взмывало вверх, на мгновение, казалось, застывало и столь долго падало обратно, что замирало сердце.

— Кто-то хочет вдавить нас в море, — сказал я. — Тяжёлой лапой.

— Хорошее сравнение, — похвалил Никита, — Запишите, вам потом за него заплатят.

— Идите к черту, и без ваших шуточек тошно.

— Помогает. — Никита достал из кармана валидол. — Хотите?

— Самообман… — Я, однако, взял таблетку и сунул под язык. Организм мой слегка взбунтовался: подташнивало и болела голова.

— Что он вам заливал? — слишком уж равнодушно спросил Никита. — Наверное, как любит штормовать и бороться со стихией, — догадался он.

— Даже речи об этом не было, — сказал я. — Мы решали кроссворд.

— Все решили?

— Нет, одно слово осталось: спортивная игра из шести букв, начинается на «ф» и кончается на «л».

— Трудное слово, ничего похожего не слышал.

— Вот мы на нём и споткнулись.

Скрывая разочарование, Никита стал протирать очки. Без них его глаза казались совсем не плутовскими, скорее беспомощными. В сущности, он ещё мальчишка, хотя и аспирант. Впрочем, мальчишка, а осмотрительный, из тех, кто не любит делать ошибок — рационалист: станет зятем Корсакова, легко пойдёт по проложенной лыжне. Кто знает, может, это и будет первая его ошибка. Жениться нужно на ровне, расчёт никого счастливым не делал. Ладно, не мне мораль читать, мой-то опыт наверняка ему не пригодится. Я подумал о том, что уже полночь и самое время завалиться в постель, но разве в такую ночь уснёшь?

— Вы правы, заснуть не удастся, — сказал Никита.

— Черт возьми, — удивился я.

— А вы сначала закрыли глаза, потом открыли и чуть развели руками, — весьма довольный эффектом, пояснил Никита. — Люди почему-то склонны видеть чудо там, где имеет место элементарная наблюдательность. И вообще им всегда, во все времена очень хочется какого-нибудь чуда, недоступного их пониманию. Отсюда в прошлом Зевс и Дажбог, а сегодня летающие тарелки. Сыграем партию?

— Боюсь вам проиграть, голова побаливает.

— Вы боитесь другого. — Никита сделал умное лицо. — Шторма и всех сопутствующих штучек.

— Ещё чего!

— Зря храбритесь, Павел Георгич, это от незнания. Я же не боюсь признаться, что мне не по себе, мы уже тонн двадцать набрали.

— Не так уж и много.

— Опять от незнания, — строго указал Никита. — Во-первых, в шторм это довольно много, и во-вторых, Чернышёв решил не окалываться.

— Почему же?

— Говорит, что людей может смыть за борт, не хочет рисковать.

— Значит, так и есть.

— Лукавит! Бороться за живучесть судна нужно в любую погоду. Просто хочет набрать побольше льда.

— В этом тоже есть логика, — сказал я.

— Только не в шторм.

— Но другие, которых мы собираемся учить, именно в шторм могут подвергнуться обледенению!

— Каковы бы ни были результаты нашего эксперимента, первую нашу рекомендацию я могу сформулировать заранее: при штормовом предупреждении немедленно покидать зону обледенения.

— А что думает ваш шеф?