Одержимые удачей

Старший Дженкоуль приветливо улыбнулся Берестову и повернулся к сыну.

— Завтра на Илимпо пойду, олень встречать. — Из уважения к Берестову он заговорил по-русски, но чужой язык давался ему не так легко, как сыну, поэтому его речь была путаной мешаниной русских и эвенкийских слов, но Илья давно уже научился понимать подобную «кашу». — А ты, Василий, бае лекаря до Ванавары веди, олень верховой дай.

— Я прежде хотел его к Чургиму сводить, на сохатого…

— Хорошо. Своди.

— Все, Илья, теперь не отвертишься, — захихикал Василий, когда отец ушел в чум. — Слыхал, что отец сказал? А старших слушать надо!

— Да черт с тобой, пойдем, — сдался Берестов.

— Э… Нечистого не поминай, — нахмурился тунгус, с опаской покосился на огненное небо и поспешно забормотал то ли христианскую молитву, то ли обращение к своим, варварским богам.

***

Утро 30 июня 1908 г. выдалось на редкость погожее — тихое, ясное, безветренное. Наступающий июль здесь, в тунгусской тайге, был самым жарким месяцем в году, хотя Илья так и не смог до конца привыкнуть к резким летним перепадам температур: то жара под тридцать, то едва больше десяти и мокрый то ли дождь, то ли снег. Но сегодня небо было ясное, синее, а воздух свеж, но не холоден. Да и шагали они довольно быстро — Василий, как и все эвенки, просто не умел медленно ходить. И все же Берестов на ходу поплотнее запахнул армяк и поежился — его била мелкая противная дрожь. "Не выспался что ли? Или, упаси боже, лихорадку подцепил?" — рассеянно подумал он, привычно отмахнулся от ненасытных комаров и посверлил раздраженным взглядом спину шагающего впереди бодрого, веселого Дженкоуля.

— Варвар, дикарь, — не сдержался Илья.

— Ты ногами работай, а язык пускай отдохнет, — весело оскалился тунгус. — Вы, лючи (*русские), страсть как болтать любите!

Берестов аж задохнулся от возмущения и собрался было ответить, но тут его нога соскользнула с кочки, угодив в чавкающую болотистую жижу, и он прикусил язык. Дальше пошли молча. Илья машинально шагал по мшистому, временами хлюпающему под ногами, зеленому, бугристому ковру, а его взгляд по привычке высматривал густые заросли брусничника и прочей, ценной в его профессии растительности. Вскоре лес стал суше и светлее — маленькое болотце осталось позади, началась территория старого пожарища. Немногочисленные лиственницы здесь обильно смешались с березами и осинами. Местность выровнялась и идти стало легче.

Внезапно поднялся ветер. Он раскачивал испятнанные черными кляксами березовые стволы, трещал ветками, издавая щемящие тоскливые звуки, и Берестову вдруг показалось, что деревья заплакали. Подчиняясь внезапному предчувствию, он схватил Дженкоуля за плечо, останавливая.

— Ты чего? — удивился тунгус.

Ответить Илья не успел. Раздался короткий, резкий, очень громкий звук, будто выстрелили из пушки. Земля содрогнулась. Берестов невольно согнул ноги в коленях, стремясь удержать равновесие, а потом выстрелили еще раз. Звук был длиннее и громче настолько, что у Берестова заложило в ушах. Он почти оглох. Он видел побелевшие от ужаса глаза Дженкоуля, его разинутый в крике рот.

— Пэктрумэ!!! — скорее прочитал, чем услышал Берестов. Он схватил обезумевшего от страха тунгуса за руку и потащил туда, где среди раскачиваемых ветром деревьев виднелось открытое болотистое пространство.

Жесткая рука ветра догнала их, толкнула в спины с такой силой, что они, не устояв на ногах, полетели в неглубокую сырую яму, буквально пропахав носами влажный ковер травы. К счастью, они не успели подняться на ноги, и именно это спасло им жизнь. Прямо над ними пронесся обжигающий, огненный вихрь, охватывая пламенем древесные стволы. Березы и лиственницы вспыхивали факелами. Но пожар так и не занялся — следом за огненным валом по тайге прокатилась мощная воздушная волна, гася огонь и вырывая с корнем деревья, будто травинки.

Берестов и Дженкоуль лежали в своей яме, вжимаясь в содрогающуюся землю, и в странном оцепенении глядели на рушащиеся вокруг деревья. А потом Вася вдруг завыл, схватился руками за голову и сделал попытку встать, но ноги его подогнулись, и он потерял сознание. Илья потянулся было к нему, но тут и его собственная голова словно разорвалась от бесшумного ослепительно-белого взрыва, и острая вспышка боли мгновенно увлекла его в небытие.

***

Когда Берестов открыл глаза, первое, что он увидел — ясное голубое небо. Тишина стояла такая, что Илье показалось, будто он оглох. Эта мысль моментально привела его в чувство. Он сел, опираясь разбитыми в кровь кулаками в мокрое торфяное месиво. Странно, ему показалось, или воды вокруг и впрямь прибавилось? Он заозирался, пытаясь сосредоточиться, но контуженое чудовищным взрывом сознание выхватывало окружающую реальность кусками — словно разрозненные фрагменты мозаики.