Одержимость

— Можно и так сказать. Часов с шести утра до половины девятого. Еле на работу добрался. А тут, — он с нежностью погладил корешок пострадавшей папки, — тут такое, чего уже нигде и никогда не найти: вырезки из газет сорока, а то и пятидесятилетней давности, такие архивы! Не каждая библиотека похвастается, только у самых заядлых коллекционеров может быть что-то подобное… И угораздило же меня оставить все на столе. Вечером перебирал, увлекся, совсем обо всем позабыл, маразматик старый!

— Не переживайте, — попробовал Гордеев успокоить расстроенного сверх всякой меры Заставнюка, — просохнет, можно прогладить, заново подшить…

— Хорошо вам утешать… — Савелий Ильич успокаиваться не желал. — И за сочувствие спасибо. Только утешениями делу не поможешь. Да, кстати, Воскобойников хотел вас видеть.

— Он звонил?

— Забегал с утра, распекал Женю за то, что она с вами «не сотрудничает». Я, конечно, ничего ему не сказал, но, по-моему, Женя-то как раз ни при чем, это вы с ней не сотрудничаете.

— А по какому поводу конкретно хотел поговорить Воскобойников, не знаете? — Гордеев попытался перевести разговор на другую тему: меньше всего ему улыбалось, чтобы Заставнюк оседлал излюбленного конька.

— Понятия не имею!

— А мне опять нужна ваша помощь. — Гордеев виновато улыбнулся: — И как раз для разговора с Воскобойниковым.

— Новая завиральная теория про компьютер-убийцу?

— Упаси боже. Про его отца-основателя. Согласно новым данным…

— Вчерашним?

— Савелий Ильич, вы на что-то намекаете? Так вот, вдова Болотникова подозревает, что Осетров изначально задумывал шахматный компьютер как средство сжить со свету конкурентов.

— Конкурентов в чем?! — окончательно вышел из себя Заставнюк.

У Гордеева не было ни сил, ни желания препираться. Он сосчитал в уме до двадцати, умудрившись один раз сбиться, и ответил, сдерживая зевоту:

— Вопрос не по адресу. я собирался им вас и озадачить.

— А на чем ваша вдова основывает свои подозрения?

— Моя вдова, ну надо же! Хорошо звучит. Никаких вразумительных объяснений она не дала, но вопрос опять не по адресу: Гончарова не посвящена в тайны мадридского двора. Где-то что-то слышала краем уха, от Болотникова или еще от кого, вникать, естественно, никогда не вникала, так что разматывать с этой стороны бесперспективно. Да и версию она высказала в порядке бреда. Но по здравом размышлении мне она представляется весьма и весьма…

— Что «весьма»?! В струю она — это да! С вашими предыдущими фантасмагориями.

— Не скажите. — Гордеев с сомнением поглядел на кофеварку. — Все ведь одно к одному: шахматную программу писали очень секретные ребята — выкормыши нашего пентагона, у Осетрова имеются пятна в спортивной биографии. Или вы станете меня убеждать, что он их смыл?

— Слова-то какие! Пятна в биографии… смыл…

— Вы сердитесь потому, что я прав. Кофе будете?

— Нет. Пил уже, хватит на сегодня. А сержусь я на вас потому, что считал и считаю вас взрослым, здравомыслящим человеком, а вы в детсадовских шпионов играете. Женя сама по себе что-то выискивает, вы — сами по себе. Сами же мне постоянно долдоните: что-то с этими шахматистами не чисто. А ну, как из-за этих вот ваших нечистот ее в темном закоулке кирпичом по голове?!

— Вы сердитесь потому, что я прав, — упрямо повторил Гордеев. — Руку даю на отсечение: Осетров — дрянь человечишка, от него можно чего угодно ждать.

— Вы у нас зато безупречны! — проворчал Заставнюк утомленно. Видимо, переживания за испорченные архивы отняли слишком много нервной энергии. — Вот растолкуйте мне: почему вы считаете себя вправе навешивать людям ярлыки? Осетров — дрянной человечишка. А вы — матерый. Он, между прочим, чемпион мира.

— Если быть точным, экс-чемпион.

— Какая разница? Становился чемпионом. А вы ему оп — бирку. Серийный убийца гроссмейстеров.

— Я никому ярлыков не навешиваю! И вы, Савелий Ильич, это прекрасно понимаете, — обиделся Гордеев.

— Нет, не понимаю. Как иначе прикажете называть то, что вы делаете?

— Чтобы разобраться в явлении, я должен разложить его… грубо говоря, на известные составляющие. Если я сталкиваюсь с чем-то доселе неведомым, я даю этому определение. Пытаюсь, по крайней мере, дать. Вот и все.

— Ага! Вы, значит, не на человека навешиваете ярлык, вы его сперва расчленяете на части, а уж потом маркируете: мозги иссушенные, заплывшие жиром, внутренности тухлые с червоточиной, где была совесть, там вырос сами знаете кто.

— Не передергивайте, Савелий Ильич! Не человек разделяется на составные части, а поступки и мотивы.

— Это все отговорки! Кто твердил: «Не будем спорить о терминах!»? Ваши слова?

— Мои, ну и что с того?

— Вы присваиваете себе право судить других, вот что! Вы же юрист, адвокат, как вы можете защищать людей, если в каждом заранее подозреваете изъяны, пороки и несовершенства?!

— Фу, ну вы и нагородили! — Гордееву стало смешно. Налив себе кофе, он подошел к батарее проведать несчастные папки. С виду они почти просохли. — Ничего не слиплось, и краска нигде не растеклась, — удовлетворенно сообщил он.

— Слава тебе господи! — ожил Заставнюк. — Что конкретно вы хотели узнать про Осетрова?