Одержимость

— Да, конечно, вы все правильно рассказываете.

— Я пылесосил ковер. Ковер был грязный. По нему тогда вчера ходили много людей. На улице был снег. Они ходили вначале по снегу, потом по ковру. Он был грязный, я его пылесосил. Я хорошо работаю. Я умею хорошо пылесосить. У меня бесшумный пылесос. Он не мешает постояльцам. Галина Ивановна говорит, я умею пылесосить лучше всех. Она говорит, я должен гордиться своей работой, потому что я ее хорошо делаю. Она дала мне одну премию. Десять долларов. Я купил себе «Мальборо», а потом спал с хорошей девочкой…

Брусникина, не дожидаясь описания хорошей девочки, мягко вернула его в нужное русло:

— А в тот день вы пылесосили ковер и что-то увидели, так?

— Увидел.

— Что?

— Я увидел: на часах на стенке большая стрелка почти дошла до восьмерки, а маленькая зашла за девятку. Я испугался. Галина Ивановна сказала, коридор должен быть чистым до восьми. Я очень старался научиться понимать по часам со стрелками. Но у меня не получается. Я тогда достал свои часы с цифрами. — Он стащил с брючного ремня довольно крупные электронные часы в прямоугольном пластмассовом корпусе и с гордостью продемонстрировал их Брусникиной. — Когда я ушел с прошлой работы, начальник мне их подарил. Он был очень добрый, всегда давал мне сигареты и пиво. Тут на стекле была трещинка, я ее заклеил…

Гордеев присел на ступеньку лестницы и откровенно зевал. Возможно, Башкова была права, и разговаривать с Колпаковым не имело смысла. Но Брусникина не сдавалась. Она терпеливо выслушивала весь этот бред, согласно кивала, даже взялась поближе рассмотреть заделанную трещинку. Уборщик просто пожирал ее глазами, он наверняка рад был бы помочь, он разбился бы в лепешку, чтобы угодить, но он просто не умел концентрироваться на одной мысли больше десяти — пятнадцати секунд. Он не успевал даже дослушать вопрос, не говоря уже о том, чтобы попробовать сознательно на него ответить. И все-таки он отчаянно пытался:

— Я вспомнил! Я посмотрел на свои часы с цифрами. Там было ноль, семь, четыре, семь. Правильно?

— Правильно. Вы замечательно рассказываете, — подбадривала Брусникина. — Посмотрев на часы, вы сообразили, что успеете сделать работу вовремя, так?

— Ага. Осталось чуть-чуть. Я повесил часы на ремень. Это меня мой хозяин научил. Он сказал, настоящие крутые парни все носят на ремне. Мобилы носят, ножики, часы, пистолеты и еще эти… те, которые пищат…

— Пейджеры, — подсказал Гордеев.

— И вы спокойно закончили пылесосить?

— Я кончил, — подтвердил Колпаков, — и поехал на лифте на пятый этаж. Нужно там было вымыть фикусы.

— Приплыли! — выдохнул Гордеев. — Фикусы! Вымыть! А Мельник выпрыгнул до или после фикусов?!

Уборщик уставился на него широко раскрытыми, непонимающими глазами, с усилием перевел взгляд на Брусникину:

— Я неправильно рассказал?

— Все хорошо, Алексей, вы молодец. Мой товарищ просто пошутил. Это шутка, правда же?

— Конечно шутка, — кивнул Гордеев. — Ха-ха. Смешно.

— Шутка! — засмеялся Колпаков. Смех у него был неприятный, металлический, словно ложкой барабанили по оловянной миске. Нечеловеческий какой-то смех. — Я люблю шутки.

— Давайте вернемся к человеку, который выпрыгнул из окна, — предложила Брусникина, когда уборщик отсмеялся. — Хорошо?

— Ладно.

— Вы увидели открытую дверь, да? А за ней человека, который…

— Он сидел. Потом встал. Открыл окно. Отбежал. Посмотрел на меня. Я думал: пылесос мешает. Я сказал: «Извините». У меня бесшумный пылесос. Если дверь закрыта, его не слышно. Я думал, он рассердился, будет меня ругать. Я хотел убежать. Но Галина Ивановна сказала: постояльцы всегда правы. Если они ругают, надо слушать вежливо и извиняться.

— Но он вас ругать не стал, так?

— Нет.

— Он вообще что-нибудь сказал?

— Сказал.

— Вы можете повторить?

Уборщик сокрушенно покачал головой, ему так хотелось ее порадовать.

— Он очень быстро говорил. Непонятные слова и быстро. Я не понимаю, если говорят быстро и незнакомые слова.

— Не расстраивайтесь, Алексей, — успокоила Брусникина. — Ничего страшного. Этот человек потом разбежался и выпрыгнул, так?

— Я вспомнил! — взвизгнул Колпаков. — Я вспомнил слово. Он сказал: «машина». Два раза. Я молодец? Потом он встал на подоконник и вышел.

— Вы уверены? — переспросил Гордеев. — Он именно вышел? не прыгнул прямо из комнаты, не перегнулся через подоконник и выпал, а вышел?

— Он вышел. — уборщик захлопал рыжими ресницами, не глядя на Гордеева. Что-то привлекло его внимание в урне. Он пошевелил смятые бумажки, почерневшую банановую кожуру, извлек на свет божий пивную пробку, тщательно вытер ее о штанину и, издалека показав Брусникиной, бережно спрятал в карман. — Я коллекционер. И еще я скоро стану знаменитым. Мое лицо будет в газетах. Все меня будут знать.

— В комнате больше никого не было? — спросила Брусникина.

— Никого не было, — повторил он, как попугай.

— А незадолго до того, может, кто-то входил в эту комнату или выходил из нее?

— Никого не было. Я посмотрел — он лежит на асфальте. Потом посмотрел на часы и тогда испугался. Начал быстро пылесосить.

— А потом пошли мыть фикусы, — закончил за него Гордеев.