Одержимость

Гордеев пристроился на мягком табурете, гадая, был ли этот крик о помощи на самом деле вызван желанием рассказать ему что-то наедине. Похоже, что так. Она уселась напротив, положила руки на стол, судорожным движением сплела пальцы. В начале, в полумраке прихожей, он не мог ее рассмотреть, теперь она села как раз против света, словно предоставляя ему такую возможность. Она была очень красива. Кроме идеальной фигуры (что для модели норма), у нее были еще на редкость правильные черты лица (что для модели редкость) и длинные, ниже пояса, абсолютно прямые золотистые волосы (Керубино ее красит или цвет натуральный?). Черное облегающее платье до пола, наверное, можно было бы назвать траурным, если бы не обнаженные до плеч руки и не очень высокий — до бедра или даже чуть выше — разрез.

— На самом деле я до сих пор не могу не то что привыкнуть — поверить, что Богдана больше нет… — Она в свою очередь тоже пристально разглядывала Гордеева, словно ища сочувствия или чего-то еще. Он не без труда преодолел инстинктивное желание накрыть ее руки своей ладонью и, почувствовав неловкость, отвел глаза:

— Конечно…

— Мы были так счастливы. Это была любовь с первого взгляда, понимаете? Он полюбил меня с первого взгляда. А я потом его тоже с первого. Он сделал мне предложение в Милане. Специально приехал туда. Мы показывали новую коллекцию Грекова, он подошел ко мне после дефиле. Я его до того никогда не видела и даже не знала, кто это. Он сказал что-то вроде… вы привлекательны, я — чертовски привлекателен, помните, как в кино?

— Чего же тут время терять, да? В полночь, — продолжил Гордеев. — Прямо так и сказал?

Нелепая двусмысленная ситуация: она как бы делилась своим горем и в то же время, он готов был поклясться, она кадрила его! Почему?

— Не помню… Я так обалдела, что даже не запомнила слов. Просила потом повторить, он не захотел, сказал, что это можно говорить один раз в жизни. Но в каких-то нескольких фразах он тогда смог объяснить, что он международный гроссмейстер, что у него ужасно блестящие перспективы, что он меня до безумия любит и что всю жизнь будет носить на руках. У него были такие глаза! Короче, я посмотрела на него и согласилась выйти за него замуж. Потом однажды он признался Станиславу, я случайно услышала, что я — его самая блистательная победа… — Она тяжко вздохнула и потянулась за сигаретами, Гордеев щелкнул ее зажигалкой. С минуту она молча курила, порывисто выплевывая дым. — Мы, конечно, нечасто могли побыть вдвоем. У меня постоянные съемки, у него соревнования, подготовки к соревнованиям. Потом родился Егорка… он сейчас у мамы… и Богдан вообще не мог работать дома, шум его отвлекал, плач… А за день до смерти он сказал, что переночует в гостинице, потому что ему нужно сосредоточиться. Он и раньше так делал, специально потребовал, чтобы у него был свой номер, там отсиживался после партии, приходил туда готовиться перед игрой. А у меня как раз тогда был свободный вечер, я думала, мы сходим куда-нибудь поужинать, но этот ужасный матч отбирал у него все силы.

— Он переживал поражения? — спросил Гордеев. К нему практически вернулась способность соображать, он не то чтобы больше совсем на нее не смотрел, но сосредоточился на нитке каких-то плоских черных камней вокруг ее шеи. — Может, был подавлен?

— Нет, что вы! Богдан — никогда! Он был уверен, что надерет задницу этому компьютеру. он так и сказал. За день до смерти… — она закусила губу и потянулась за новой сигаретой.

— А о том, что компьютер играет не совсем честно, что пытается оказывать на него некое давление, он не говорил?

— Говорил. Но, по-моему, в шутку. Может быть, Станиславу тоже говорил, Стас у него самый близкий друг. Был. Я даже ревновала вначале: Богдан с ним по нескольку раз на день перезванивался, мог у него дома целое воскресенье просидеть…

— Эй, заговорщики, чай будет наконец? — на кухню заглянул Норинский и, видя, что все уже на подносе, подхватил его и поволок в комнату. — Пошли-пошли, а то мы там, значит, от жажды изнываем, а вы тут, значит, шепчетесь.

Валерия сломала в пепельнице сигарету и, вздохнув, поплелась за Норинским. Гордееву показалось, что она еще что-то хотела ему сказать. Не решилась? Или времени не хватило?

Вкуса чая за вкусом рома не чувствовалось совершенно. С таким количеством алкоголя и азербайджанский третий сорт был бы хорош, но Валерия и Станислав хлебали с удовольствием, дружно закуривая двадцатипятиградусный как минимум напиток.

— Мы тут с Евгенией добрались до проблемы: были ли у Богдана враги? — усмехнувшись, заметил Норинский. — И я, как ни пыжился, не смог никого вспомнить. А ты, Лера? Приходит чего-нибудь в голову?

— Враги? — непонимающе переспросила Гончарова. — Нет, мне кажется. Но какая разница? Вы что же думаете, что его самоубийство мог кто-то подстроить? Или что его вообще убили? А как же следствие? Нет. — Она решительно замотала головой так, что волосы рассыпались по груди и плечам, накрыв чашку. Норинский бросился помогать, собрал волосы сзади в пучок, закрутил большим узлом на затылке:

— Нормально?