Одержимость

Что-то теплое вдруг зашевелилось в его душе. Гораздо более теплое, чем нормальное здоровое уважение к профессионалу. Это было не то чтобы странно, но тоже необъяснимо. Гордеев прислушался к диковинному чувству, повертел его там внутри так и эдак. Аналитическому разбору чувство не поддавалось, и хорошо, что нужно было отвлечься. Он почти достиг железной, все еще запертой двери Гуревича, когда услышал дребезжащее «сынок, погоди, сынок!..» За ним, задыхаясь, торопилась пенсионерка, с которой Брусникина разговаривала у подъезда:

— Ты это… тоже к нему или как?.. Не из милиции, часом?

— Почему из милиции? — не понял Юрий Петрович.

— Ну, я это… подумала, может, из милиции…

— Почему подумали, я, по-вашему, лицом похож на милицию?

— Ну ладно, сынок, — старательно отводя глаза, отмахнулась бабка. — Ты беги, вон и «скорая» уже подъехала.

Действительно, у подъезда взвизгнула тормозами машина, послышался топот спешащих врачей, но Гордеев теперь не собирался так легко отпускать пенсионерку. Гуревич не алкоголик и не дебошир, чтобы к нему регулярно наведывалась милиция. Из-за гибели Болотникова тоже вряд ли его навещали на дому, а даже если и заглянул к нему следователь, то не оповещал же он об этом соседей. А старушке тем не менее именно это пришло в голову…

— Вы уж рассказывайте, бабушка, раз начали. — Он прижал бабку к стеночке, пропуская медиков с носилками.

— Так, значит, из милиции все-таки? — дохнула ему в лицо и даже подмигнула незаметно старушка.

— Нет, я — адвокат.

— Адвокат? Евойный? Андрея Валентиныча?

Юрий Петрович неопределенно мотнул головой. Этот жест можно было расценивать и как отрицание, и как согласие.

— Приходили тут трое вчера, если ты не знаешь, если он сам тебе не рассказывал… Так вот приходили. Молодые. Здоровые такие, наглые. Шумели чего-то, ругались. Я-то аккурат за стенкой от Валентиныча живу. Слов не разобрала, а что ругались — точно. Потом дверью грюкнули, накурили тут, наплевали. Я это… вышла незадолго до того, мусор, значит, вынести. Встречаю их на площадке, как не стыдно, говорю, плюетесь, чужой труд не уважаете. А один говорит: «ша, бабка, мы из милиции, ты иди, не мешай нам важным делом заниматься», а двое тоже кивнули — значит, не мешай, правда. Ушла я к себе, послушала, и они скоро ушли, в машину сели и уехали. А я себе думаю: ну какие они милиция? Хотела у Андрей Валентиныча потом спросить, да как-то не встретился он мне, так чтобы ну это…

— Ясно. А как выглядели трое, помните?

— Молодые, говорила я уже, одеты по-богатому, один вроде как начальник: морда такая широкая, щеки толстые, глазки наглые, еще двое — вроде как при нем.

— Узнать сможете, если еще раз увидите?

— А то как же!

Гордеев вручил бабке свою визитку. На всякий случай. Имеют эти трое якобы милиционеров отношение к шахматам и гибели Болотникова или не имеют — рассказать об этом могут только они сами. или Гуревич, который сейчас вообще ни о чем рассказывать не в состоянии.

Не без труда спровадив бдительную пенсионерку, Гордеев вошел в квартиру, Гуревича уже вынесли на носилках, и «скорая», завывая сиреной, умчалась. Он быстро осмотрел все помещения и ни к какому определенному выводу не пришел:

— Ну не знаю! Может, просто инфаркт, а может… Кто вызвал «скорую»?

— Соседи, — ответила Брусникина.

Юрий Петрович еще минут десять ковырялся с дверными замками.

— Вспомните, Евгения Леонидовна, когда вы открывали «скорой» какие замки были заперты?

— Не помню.

— Напрягитесь, постарайтесь, пожалуйста! Так было, — щелкнул он ригелем, — или так?

— Не помню. Не помню!!!

Гордеев посмотрел на нее с испугом:

— Все-все, успокойтесь. Вам надо валерьянки или принять грамм пятьдесят, сейчас поищу.

— Нет!

Но он нашел коньяк и влил в нее силой. Потом отыскал ключи и еще какое-то время возился с замками.

— Нужно будет Гуревича проведать через пару дней, заодно и ключи отдадим…

У обоих одновременно звякнули мобильники. Обоим пришла одна и та же SMS-ка:

«Мельник согласился продолжить матч. Завтра первая партия. Оставил вам приглашения.

Воскобойников»

— Дожали? — усмехнулась Брусникина.

Гордеев еще раз взглянул на дверь:

— И все-таки она могла быть не заперта.

17

Интервью со Свеном-Ераном Йохансеном, которое он дал корреспонденту Стокгольмского радио:

— Господин Йохансен, почему сегодня сложилась такая противоречивая ситуация в шахматах? почему болельщики не ходят на турниры? почему большой интерес есть только к матчам с компьютером?

— Я бы сказал, что русские во всем виноваты.

— Русские?

— Конечно.

— Но, позвольте, ведь именно русские шахматисты внесли колоссальный вклад в развитие шахмат во второй половине двадцатого века?!