Очерк о родном крае (СИ)

- Он! Он! - заявил мужчина лет сорока, приветственно растопырив пальцы. - Одно лицо с Михал Михалычем.

- Одна кровь, - сказала мамина подруга.

- Сюда, - мама повела Марека во главу стола. - Садись.

Она опустилась на табурет сбоку, подвинула сыну тарелку и большой ложкой нагромоздила на тарелке горку из оливье.

- Ешь.

К оливье добавилась картошка, кусок хлеба и несколько кружков колбасы. В руку Мареку ткнулась вилка.

- Нет, так не пойдет, - заговорил мужчина, сравнивший Марека с отцом, - пусть уж наш дорогой приезжий скажет нам что-нибудь. А мы за это выпьем! А то ждем его, ждем, он же, как хомяк...

Сидящие поддержали его возгласами. Сделалось шумно, у Марека все слегка поплыло перед глазами.

- Давай, сынок, - сказала мама, поддергивая его руку вверх, чтобы он встал, и повернулась к собравшимся: - Он скажет, он сейчас скажет.

- Хорошо.

Марек поднялся, успев куснуть хлеба.

Восемь человек смотрели на него, кто с интересом, кто без, кто-то подняв бокал, а кто-то прокручивая в пальцах рюмку. Глаза, рты, усы, губы. Мама улыбалась, теребя его за рукав.

В голове было пусто. Что сказать? - подумалось ему. Не ждут же от него откровения? Не пророк он, в конце концов, а пьяный журналист. Надышавшийся здешним опасным воздухом европеец.

- Я очень рад быть здесь, - сказал Марек, - рад вас видеть. И рад, что после стольких перемен жизнь у вас в городе налаживается.

Повисло озадаченное молчание.

Мареку показалось, что свет в комнате вдруг потускнел, глаза у сидящих поблекли, рты схлопнулись. Затем старик в овчинном жилете кашлянул и сказал:

- Что-то ты, сынок, не то...

- Я пьяный, - скривился Марек, - извините.

- И все?

Марек сел, чувствуя разочарование людей и комкающуюся атмосферу застолья, потом снова встал и сказал:

- Если честно, я очень рад вернуться. Я люблю маму и брата и никогда их не забывал. И хочу выпить за отца.

- Это дело, - с одобрением произнес старик.

Над столом в выдохах всплыло облегчение. Свет прибавил в яркости.

- Да, за Михаила.

- За Михал Михалыча.

- Боевой был мужик.

Люди завставали.

- Не чокаясь.

Мама, повлажнев глазами, прильнула к Марекову плечу.

- Спасибо, сынок.

Они выпили, помолчали, глядя мимо, сели, застучали вилками. Из кухни пахнуло жареной курицей.

- Таня, ты сиди, я сама, - вывернулась из-за стола сидящая на диване с краю женщина, одетая в странных цветов платье.

Она пропала, на кухне хлопнула дверца духовки, и запах курицы стал сильнее.

- Лида, сюда неси! - крикнул один из мужиков, полный и сутулый.

- Вот утроба! - качнула головой женщина напротив. - Ты сюда жрать пришел?

- Тоня, ну не пропадать же добру! - возразил тот.

Марек взялся за оливье. Он успел полноценно набить рот прежде, чем раздался звонок в дверь.

- Откроешь? - спросила мама.

Торопливо дожевывая, Марек вышел в прихожую.

Линолеум. Ага, осторожно, гвоздик, помним-помним... Ощущение свойскости, родного, пропитанного памятью места вдруг нахлынуло на Марека, и он замер у вешалки, удивляясь тому, что не знал этого чувства ни в Меркенштадте, ни в Кельне.

Уезжать? - вдруг подумалось ему. Отсюда? Звонок раздражающе грянул снова, и Марек, очнувшись, отщелкнул пуговку замка.

- Привет.

Брат, улыбаясь, прошел в квартиру, за ним шагнула весело блестящая глазами Дина, а за Диной появился смутно знакомый пожилой мужчина.

- Мы не опоздали? - спросил Андрей.

Марек проглотил оливье.

- Нет.

- Хм, - повернулся к Дине брат, помогая ей снять легкую курточку, - нам что-то все-таки достанется.

- Курица! - хищно клацнула зубами та.

- Кто там? - спросила из зала мама.

- Андрюха, - сказал Марек.

- Пусть идет за стол.

- Сейчас!

Пожилой мужчина в это время стянул ботинки и, выдвинувшись из-за спины брата, подал Мареку руку:

- Соломин, Николай Эрнестович.

- Марек... Марк Канин.

- Мы, кажется, виделись. Это... постойте, это было перед администрацией! - Лицо Николая Эрнестовича посветлело. - Вы стояли на ступеньках.

Марек кивнул.

- Было дело. Много думал.

- Да-да! - Николай Эрнестович мелко, по-доброму рассмеялся. - Будьте осторожнее. Я видел, вас там охранник задержал.

- Ему тоже показался подозрительным мой мыслительный процесс.

- Вот видите!

Из кухни с курицей на противне вышла Лида и скрылась в зале, взорвавшемся при ее появлении восторженными мужскими голосами.

- А мы чего стоим? - спросила Дина.

- Потому что тормоза! - сказал Андрей, и повлек их всех в неширокое горлышко дверного проема.

Николаю Эрнестовичу достался свободный стул рядом с Мареком, брат с Диной устроились на противоположном конце стола, подтянув из угла монструозное кресло.

- Ну, кажется, все в сборе, - сказала мама.

- Даже курица! - громыхнул прозванный утробой мужчина, и все засмеялись, заговорили разом, запередавали тарелки с едой.

Марек занялся оливье. От шума застолья, от сопричастности к жизни, к радости людей по спине бежали мурашки.

Я дома, господи боже мой! - звенело, шумело в голове. Дома. Сползай маска приличного европейца, трещи шкура. Вылупляется человек.

- Как вам наши палестины? - наклонился к нему Соломин с наколотой на вилку капустой.

Марек кивнул.

- Город, - сказал он, - по крайней мере, стал краше.