Очерк о родном крае (СИ)

Марек постоял, ища глазами поддержки в окнах дома напротив, затем забросил на плечо ремень сумки. Мелочи, ладно.

Ах, город, родной город! Ты пахнешь так же, ты пахнешь памятью.

Сверни от центральной улицы в переулок - и ты в детстве: полопавшаяся штукатурка, драные деревца, как скульптурная группа из озеленительной программы, пакеты с мусором, чумазые погодки. Белье на веревках во дворах.

Автомобилей, да, автомобилей стало больше. Они стояли, прикорнув к обочинам. 'Лады' да старенькие 'форды', в основном.

- Улица Космонавтов, - прочитал Марек на указателе, задрав голову.

Так, это получается...

Он, щурясь, развернулся. Там, значит, речпорт, южнее, база потребсоюза, бог знает, как она называется теперь, школа-интернат, а в другую сторону должно быть пересечение с улицей Ленина, которая, в свою очередь, ведет к площади Ленина. Это как мы интересно, наискосок, через консервный прошли!

Прохожих было мало.

Солнце светило вовсю, слепящими пятнами скакало по окнам, но, странно, не выгнало ни детей на улицу, ни стариков на лавочки. В проулке стояли парни в кожанках, через дом оловянным солдатиком застыл щуплый миротворец, охраняя вход в подъезд - там, видимо, была какая-то военная контора.

Марек, шагая, передернул плечами.

Тревожно. Мрачновато, несмотря на солнце. Или это улица такая? Тротуар звенел под каблуками. Как в кино, где один звук выделяют из прочих и усиливают, заставляя греметь в ушах у зрителей.

Смешно. Поговорил с братом, вот и представляется невесть что. 'Атмосфера страха и ужаса незримо разливалась по городу...'

Тьфу!

Навстречу Мареку проехал полупустой автобус, с хлюпающей створкой-гармошкой и табличкой номера маршрута на лобовом стекле.

Улица Космонавтов, все в космосе.

Ан нет, в прорехе между домами в мусорных бачках рылся облезлый мужчина, лысый, в грязном пиджаке и штанах, заляпанных понизу чем-то белым.

Мелькнула витрина парикмахерской - скучающая женщина за стеклом сидела в кресле и теребила бусы. На накрашенном лице кривились губы. Смотрела женщина куда-то вверх, видимо, там был подвешен телевизор.

Есть жизнь, есть. Обычная, даже обыденная. Наверное, не богатая, меняющаяся, но, пожалуй, и не такая, какую представляет себе брат.

И сразу срифмовалось: 'Есть жизнь в космическом пространстве, настоянном на постоянстве привычных видов из квартир, что превращается в пунктир и познается в окаянстве...'

В партизанстве.

Марек вышел к перекрестку, и здесь уже стало людно, все-таки центральная улица, артерия города, фасад.

С лотка на углу продавали семечки. Молодой чубастый парень, сидя на раскладном стульчике, ворошил и тасовал газетные кульки с ловкостью 'наперсточника', одновременно пробуя свой товар. Шлепалась в угол лотка увлажненная слюной шелуха.

Марек подошел ближе.

- Сколько?

- А четвертачок - кулек. Турист, что ли?

Глаза у парня были шальные, веселые.

- Приезжий, - сказал Марек.

- Что-то приезжих развелось. Что ни приезжий, то в форме. В каждой подворотне. Или ты из соседней демократической республики?

- Нет, - качнул головой Марек, щупая остатки мелочи.

- А то я думал, на нашу сладкую жизнь потянуло.

- Я как раз посмотреть, сладкая ли она, жизнь-то.

Продавец прищурился.

- Ну, знаешь, сосем-посасываем. Сладости. У нас сладости тоже, знаешь, все приезжие раздают. Мы их факингами зовем за склонность к популярному выражению.

Марек выковырял монетку в пятьдесят центов. Все, опустел наличными.

- Возьмете?

Парень хмыкнул.

- Никак евросоюзовская?

- Пятьдесят центов. Как раз на кулек по курсу.

- А хрен с тобой, - улыбнулся парень, подставляя ладонь, - ребенку подарю.

Семечки были на удивление горячие, словно только что жареные. Марек опустил кулек в карман плаща, и он сел, как влитой. Вот что, граждане, правый карман плаща от Армани идеально подходит для семечек, завернутых в мятую газету. Провидец Армани, просто провидец. Знал, предполагал, верил.

Щелкая семечки, соленые, крупные, Марек дошел по улице Ленина до площади. А второй карман, граждане, для шелухи. Ах, Армани!

Дома сверкали витринами. 'Гуччи'. 'Монсанто'. 'Гиннесс'. 'Медиа Маркт'. 'Макдональдс'. У вынесенных столиков последнего толпились миротворцы. Манекены из 'Topshop' по соседству смотрели на них с презрительной завистью.

У бетонного блока со шлагбаумом стоял на выезд 'хаммер', возможно, один из тех, что с ветерком летел на включенный 'зеленый' ранним утром.

Прийятного апьетита!

Марек сунул европаспорт в окошко, улыбнулся в матовое стекло, подождал.

- Проходите.

Шлагбаум поднялся.

Черт знает почему, но здание бывшего горисполкома показалось ему чуть ли не родным. Все же он жутко привязан к своему прошлому. Вроде бы и не на что жаловаться, достаточно успешный журналист, поработавший в пяти изданиях, не на самом плохом счету, приличные гонорары, но в душе...

Марек остановился на широких ступенях.

Он понял вдруг, что в душе всегда желал вернуться. Сюда. Даже в разруху и в войну. Сюда. Что-то дергало и звало. Вроде бы вытравил, вывел, обжег, как пищевод спиртом, чтобы зарубцевалось, Меркенштадт, Кельн, Бонн, Рим.

А оно снова.