Очарование зла

— Не исключено, что стоит встретиться с ней лично. Я мог бы свести вас…

— В любом случае окончательное решение придется принимать уже не мне, — неожиданно сказал Рейсс и встал. Посмотрел в окно на парижскую улицу. Свет автомобильных фар вдруг пробежал по его лицу: наступал вечер. — Центр переводит меня на другую работу. На мое место приезжает новый товарищ, вот он и уладит вопрос с Гучковой.

* * *

Не подозревая о том, что ее легкомысленное заявление привело в действие мощные потайные механизмы одной из самых страшных организаций в Евразии, Вера Гучкова преспокойно пила чай на вилле у литератора Крымова. Настроение у Веры было приподнятое: Эфрон таинственно обещал ей встречу с «руководством». Когда Вера думала об этом, у нее начинало превесело щекотать в груди.

Вилла располагалась за городом. Не в отвратительном предместье, закопченном, с трубами и сырым бельем по дворам, где жила Цветаева, а в настоящем пригороде, с садами и благоуханными просторами. Плетеные кресла были вытащены в сад и заботливо расставлены вокруг стола. Самовар, еще более старорежимный, чем у Гучкова, возглавлял чаепитие.

Вера с удовольствием расположилась в кресле, вытянула ноги. Иногда ей действительно хотелось уехать из Парижа — от пустой, бессмысленной жизни, это правда. Но иногда ужасно хотелось остаться. Например, ради таких кресел. До чего в них покойно…

Лица, окружавшие Веру, тоже навевали на нее покой. Точно она перечитывала книгу, в которой все страницы помнила наизусть. И ни одна строка больше уже не взволнует ее, как, бывало, при первом прочтении. Все, над чем прежде плакалось, что когда-то вызывало улыбку, теперь отошло в область ностальгии. Эфрон обещал Вере новую книжку, нечитаную.

Отец, честнейший обломок ушедшей под воду Атлантиды. Генерал Скоблин со своей бриллиантово-кокошниковой дивой. Сам господин Крымов, разумеется, хозяин виллы. Писатель Гуль, немного отдохнувший в Париже после пережитых приключений, оттаявший и менее голодный с виду. И — новый «гвоздь программы»: госпожа Орловская.

Орловская была, по-видимому, тех же лет, что и Вера, но выглядела старше. Сильно старили ее натянутые на шее жилы и обмякшая кожа под подбородком. Глаза ее были темны и огромны, углы рта опущены, общее выражение лица — кислое. Гуль посматривал на нее с почти отцовской гордостью: она была его «темой», его «сенсацией». Он по-настоящему проникся ее рассказами, и Вера на миг полюбила Гуля за эту бескорыстную любовь к неинтересной, скисшей женщине.

Сияя бриллиантами, Плевицкая тянула:

— Но в то, что вы рассказываете, госпожа Орловская, — в это просто невозмо-о-ожно поверить!..

Вера безмолвно округлила губы: «невозмо-о-ожно…» Качнулась в плетеном кресле, оторвала на миг каблук от земли.

— Вы непременно должны свой рассказ записать и отнести в журнал или газету, — продолжала Плевицкая и для убедительности приложила руку к колышущейся груди.

Орловская молчала.

Гуль заговорил, как будто пытаясь защитить свою подопечную:

— По просьбе Александра Ивановича, — легкий поклон в сторону Гучкова, — я уже записал и литературно обработал рассказ госпожи Орловской.

Гучков ответил ему легким же поклоном. Вера на миг залюбовалась отцом. Все-таки он красив: породистое лицо, благородные манеры. Далее кушает так, что смотреть приятно. Современные люди едят отвратительно, пихают в рот куски, глотают, давятся. Одни слишком долго голодали, другие просто торопятся. Вся жизнь на ходу. А отец так двигает челюстями, когда ест, словно намеренно замедляет бешеный ход времени.

Наконец подала голос и Орловская. Голос, как и ожидала Вера, оказался высокий, надтреснутый.

— Господин Гучков обещал напечатать в бюллетене своего кружка.

— Ага, — сказала Вера и снова качнулась в кресле, — в своем бюллетене. Который читают только избранные. То есть — члены того же кружка. Вы почти всех их здесь видите.

И она любезно улыбнулась.

Плевицкая вспыхнула, однако Скоблин опередил ее.

— Скажите, — обратился генерал к госпоже Орловской, — неужто вы не преувеличиваете? Когда все эти заключенные стояли в строю перед чекистом, бившим их товарища, — неужели никого не нашлось, кто бросился бы на мерзавца?

— Увы! — Орловская развела руками.

«Графиня, а жест как у галантерейщицы, — подумала Вера брезгливо. — Увы, мосье, тесьма этого оттенка как раз сейчас в нашей лавке отсутствует!»

Плевицкая с жаром схватила Скоблина за руку:

— Ты бы непременно бросился! — И с вызовом добавила, обращаясь к остальным: — Николя — человек безрассудной храбрости! Как-то раз он в одиночку вступил в неравный бой с целым взводом красных, прорвавшихся к его штабу!

— Это когда он вас отбил у комиссара? — невинно осведомилась Вера. И повернула хорошенькую змеиную головку к Орловской, которая медленно хлопала ресницами и явно не понимала подводных течений разговора. — Представьте себе, сударыня, эти комиссары под угрозой расстрела принуждали Надежду Васильевну услаждать их слух пением. А она, разумеется, пела им «Боже, Царя храни»…

— О! — вымолвила Орловская наивно.

Гуль сделал короткое движение, как будто намереваясь прикрыть Орловскую своим телом.