Обжалованию не подлежит

Последнее время Сергею многое не нравится. Однако об этом потом. А сейчас мы стоим в облаке табачного дыма и разглядываем этих угрюмых парней с летнего бульвара, которые, как говорил сосед, могут накостылять. Каждый думает о чем-то своем. Лично я — об этих вот парнях. Мне хочется на них разозлиться. За что конкретно — я даже не скажу. Наверное, за все: за то, что хамят на суде, орут сейчас громче всех. От этого гула голова идет кругом. Я хочу разозлиться, но не могу. Во-первых, потому, что я устал, а во-вторых, юность каждого из нас не выглядела безоблачно.

Мне не видно их. Они стоят тесным кругом. Они ранимы. Я знаю, знаю точно. Недоброжелательность всегда порождает протест. Там, в зале, я их успел разглядеть. Есть молодые, есть чуть старше. В среднем лет по 20…

Существует такая терминология — приводы в милицию… У меня их было шесть. Так получилось.

Я много времени проводил на улице, той самой, которая, по словам моей хрупкой мамы, до добра не доводит. Порицать — еще не значит исключить из жизни. Улица была и будет… Важно другое — кто на улице. Вот именно — кто.

— После войны у нас не было иного места, кроме улицы…

Мы стали людьми, так, по крайней мере, нам кажется… Мы спешим воздать должное школе, преклонить голову перед родителями и обязательно осудить улицу. Словно в житейской круговерти на ее долю выпадают только непогодные дни.

Где-то тебя поджидает первое чувство, первое разочарование, первое открытие. Не всегда в светлом классе, на комсомольском собрании, уроке литературы.

«Воздадим должное улице», — говорит твоя любимая учительница. На улице тебя поджидает первая драка.

Я смотрю на этих парней и невольно улыбаюсь…

Согласитесь, в каждом городе есть вот такой бульвар. Где-то он называется «летним», как в нашем городе; где-то «первомайским», где-то «профсоюзным» — неважно. Важно другое: он обязательно есть. Именно там сотнями собираются подростки и, вооружившись гитарами, транзисторами, темными очками, дефилируют из конца в конец, утверждая собственным видом абсолютную независимость.

Наш город не исключение. Весной и осенью состав гуляющих зримо обновляется, и «летний» бульвар становится излюбленным местом отдыха сотрудников милиции, с густым вкраплением скучающих дружинников. На этот счет говаривали много и разное: дескать, праздники скоро, а отсюда и внимание усиленное. Понятно, порядок желателен. Им ведь с выработки платят. Хулигана задержал — получи премию. Вроде, значит, как предпраздничная вахта получается.

Те, что посолиднее, и слух пускали соответствующий.

— Праздники? Ха! Детский лепет. Все дело в амнистии. Указ тут один вышел. Закрытый, конечно. Такие вещи не напечатаешь. Международная обстановка… Соображать надо. Велено, значит, всех выпустить, акромя особливо опасных… И отныне нажимать на внушение. Ну, а как милиции это дело известно, вот она и бережет спокойствие граждан. Это вам не хухры-мухры. А страна… — Последнее говорилось конфиденциально и с пониманием дела.

Сначала мы этому удивлялись, но верили. А потом удивляться перестали. И верить тоже…

— Переживаешь?

Невольно вздрагиваю… У Димки нелепая привычка бить собеседника по плечу.

— Брось, ты сделал все, что мог.

— Какой толк, Дима. Суд удалится на совещание. Затем зачитают приговор. И наша с тобой речь сразу станет не больше чем букетиком цветов на могильной плите. Не стоит убеждать меня в том, во что не веришь сам.

— Ты не прав. Помнишь Харламова? Зря ты так… Примут или не примут во внимание. Это еще не самое главное. Могут и не принять. Ты сам говорил, мы должны быть ко всему готовы.

— Говорил. Но всегда надеешься на лучшее… и я надеялся…

— Не только ты, мы тоже. Ты же знаешь, я не верил в эту затею… Может быть, меньше, чем Сережка, но все равно не верил. Тогда я так и сказал — донкихотство. Ты обиделся. Так вот, я был не прав. Плевать на суд… Основное — Николай. Ему сейчас нужны силы. Ты выступил, и он знает — мы с ним… Мы не верим в его вину…

Я был так растроган словами Димки, что не сразу нашелся с ответом. А тут еще звонок… Нас приглашали в зал.

— Пойдем, — сказал Димка и взял меня под руку. — Теперь осталось недолго ждать.

Ему стоило многое сказать. Ладно, подожду до лучших времен…

— Пойдем.

Тоже 4 июля

— Встать! Суд идет.

Зал шумно поднялся со своих мест.

— Можно сесть, — мягко сказала судья.

Однако все остались стоять…

— Народный суд в составе…

Дальше шло перечисление фамилий.

— Рассмотрел дело…

Я закрыл глаза. «Неужели все так и есть? И ничто не выдумано: и этот зал, и вялый милиционер за спиной Николая, и сам Николай с чуть запрокинутой головой, словно настроенный возражать судье, и прокурор с лицом хронического язвенника, которого затянувшийся суд заставляет нарушать режим, и свистящий придых соседа слева, видимо, больного астмой, и вся эта судейская канитель, перевалившая за четвертый час дневного времени, — все беспощадно, все на самом деле».

Монотонно гудит голос судьи, сдержанно покашливает зал, а я тихо проваливаюсь в зыбкий мир воспоминаний.

* * *

Жарко… Так жарко, что каждые десять минут мы лезем в воду…