Обыкновенная прогулка

Вблизи город оказался вовсе не игрушечным. Домики были двухэтажными, разноцветными, уютными на вид, с фигурными окнами, балкончиками, черепичными крышами, вышеупомянутыми флюгерами, рельефными стенами, розами в висячих палисадничках (если это именно так называется) и с телевизионными антеннами индивидуального пользования на каждом балкончике. Улицы были вымощены гладким булыжником. У перекрестка стояла стандартная будка телефона-автомата. На одном из угловых домиков, над аккуратной дверью, газосветная вывеска извещала: «Комбинат бытовых услуг». Вывеска не горела.

И было безлюдно.

Кстати, пора уже дать имя нашему герою. Местоимение «он» в конце концов приедается и может даже привести к путанице, если «он» столкнется с кем-то другим, тоже безымянным, и будет достаточно долго иметь с этим тоже безымянным дело. «Он взял пистолет, оценивающе взвесил его на ладони, подошел к барьеру — он был в десяти шагах, — тщательно прицелился, выстрелил — и он упал». Кто упал: барьер, пистолет, тот, в кого стреляли или тот, который стрелял, потому что другой опередил — не совсем понятно. Так что нужно наконец определиться. Казалось бы, самое время задуматься о значении наименования того или иного явления континуума, о роли, которое играет слово «роза» в том, чтобы роза действительно стала розой, — но не будем задумываться. Достаточно того, что мир взят в плен определениями явлений. Подумать только: «очарованность», «странность»… Стоит дать определение — и на душе спокойней. Понятней, может быть, не становится, но — спокойней.

Итак, его звали Эдгар. Конечно, очень даже возможно, что его звали вовсе не Эдгар, но разве в этом дело? Определение дано — значит, можно смело двигаться дальше. Ведь что такое дать наименование какому-то явлению? Договориться называть его именно так, а не иначе. Вот и договоримся.

Итак, его звали Эдгар. И не надо никаких ассоциаций. Мы только усложняем себе жизнь способностью к ассоциативному мышлению.

Эдгар подошел к двери ближайшего светло-коричневого домика с треугольной башенкой и флюгером в виде лука со стрелой и поднял руку, собираясь постучать. И не постучал, потому что увидел вложенную в дверную ручку свернутую бумажку. Бумажка оказалась короткой запиской.

«Неосуществленные надежды», — было написано в ней.

— Неосуществленные надежды, — задумчиво повторил Эдгар, сложил записку и вернул на прежнее место.

Ему не хотелось встречаться с неосуществленными надеждами.

Согласитесь, вы поступили бы точно так же. Исторические параллели нежелательны, но все-таки вспомним Наполеона. Хотя, с другой стороны, если надежда осуществлена — это уже совсем не интересно. Тут даже примеров приводить не надо. Ткни пальцем в любую точку континуума — вот тебе и пример.

У входа в следующий домик Эдгар решил не стучать. Он просто открыл дверь и оказался в небольшом уютном зале. Лестница-спираль с деревянными резными перилами вела наверх. В зале стояли несколько вычурных кресел, низкий диван и большой круглый стол темно-красного дерева с изогнутыми ножками. Стены были увешаны коврами, вернее, гобеленами с пастухами, пастушками, драконами и батальными сценами. В простенках между небольшими оконцами с кисейными белыми занавесками висели большие цветные фотографии, запечатлевшие первый визит землян на Луну («Мы пришли с миром от имени всего человечества»). А в углу, за тумбой с внушительными старинными (или стилизованными под старину) часами с ординарной надписью на циферблате «Vulnerant omnes, ultima necat», что значило: «Ранят все, последний убивает», стоял рыцарь в полном блеске своих доспехов, с копьем, зажатым в массивной перчатке, какой-нибудь мессир Ивэйн, славный сын Уриена, короля земли Горр, или мессир Говен, славный сын Лота Оркнейского (как классифицировал его Эдгар). Собственно, рыцарь должен был сказать хоть слово или как-то по-другому отреагировать на появление Эдгара, но он никак не отреагировал.

Эдгар сел на диван и принялся разглядывать фотографии Первой лунной экспедиции, ожидая, когда же мессир соблаговолит заговорить. И мессир соблаговолил. Он откинул забрало, тяжело переступил с ноги на ногу, заскрежетал доспехами и попросил закурить. Эдгар подошел, протянул пачку «Опала», но мессир никак не мог извлечь из нее сигарету — мешали перчатки, которые он не хотел или не мог снять. Эдгар вставил сигарету между растопыренными пальцами рыцаря, с некоторым смущением наблюдая, как она, поднесенная к шлему, повисла в пустоте под забралом, чиркнул спичкой.

— Благодарю вас, — произнес голос из пустоты.

— Не стоит, — сказал Эдгар и вновь расположился на диване.

Мессир курил, не выпуская копья, иногда простуженно покашливая и с изящной — насколько это позволяли доспехи — небрежностью стряхивал пепел прямо на часы с печальной надписью. Сначала Эдгара несколько смущала пустота под забралом, но потом смущение прошло.

— Вы один здесь? — спросил наконец Эдгар, чтобы завязать разговор, потому что славный сын Уриена был, казалось, всецело поглощен процессом, вредным для здоровья, как значилось на пачке «Опала».