Обычный день

ШИРЛИ: И сколько она весит?

БАРРИ: Двенадцать фунтов? Нет, это с моей ногой. Три фунта. Тяжелая книга. Я маленький мальчик и мне тяжело ее носить.

ШИРЛИ: Послушай, зануда. Книги не надо носить, книги надо читать.

БАРРИ: Ну ладно. Я почитаю Марка Твена.

(Позже Барри читает в большом кресле, где обычно делает уроки, сидя напротив Стэнли, тоже погруженного в книгу.)

БАРРИ: Пап, что ты читаешь?

СТЭНЛИ: Моби Дика.

БАРРИ: Сколько в нем страниц?

СТЭНЛИ: О боже, пятьсот или около того. Слишком много.

БАРРИ: (с искренним удовлетворением) Моя книга больше.

СТЭНЛИ: (поясняя) Но я должен прочитать все сноски, и еще переписку Мелвилла, и еще книги о…

БАРРИ: Кто написал твою книгу?

СТЭНЛИ: Герман Мелвилл.

БАРРИ: (с чувством превосходства) Кажется, в моей книге о нем ничего нет. Зато у меня говорится о писателе по имени Лев Толстой.

СТЭНЛИ: Ну, Мелвилл…

БАРРИ: Можешь прочитать мою книгу, когда я закончу. Здесь есть несколько страниц о Дарвине. Они тебе наверняка понравятся.

Перед осенью

Все лето она ощущала растущую тревогу среди деревьев, на лугах, в холмах; каждое утро она замечала едва уловимые следы улиток в огороде. «И деревья гораздо менее полагались на птиц, – думала она, – и громче шелестели на ветру». Она была уверена, что здесь не обошлось без красок; перед внезапной вспышкой зеленого цвета в коробке с красками трава сплющивалась и становилась блеклой и тонкой, как лезвие бритвы, и холмы окутывались туманом перед пурпурным всплеском, так тщательно составленным из синего, красного и белого цветов, а иногда, ближе к вечеру, с добавлением желтого. Даже Дэниел как будто стал меньше мужем, в нем осталось меньше красновато-коричневой уверенности и больше осторожного сочетания сливового оттенка и охры с мазками кисти поверх наложенных красок, чтобы имитировать твид… «Возможно, – подумала она, – рисуй я тщательнее… поскольку все, кроме Дэниела, кажется, живет так долго…»

Что из этого нового непреодолимого ощущения заставляет ее прятаться за шторами от деревьев, читать по утрам при зажженном свете, осторожно входить в комнату к Дэниелю, говоря:

– Дорогой, не мог бы ты постараться и не краснеть так щеками, ради меня?..

И как ей пришло в голову задать тот невероятный вопрос за ужином, при свечах, услышав который, муж застыл с открытым ртом:

– Дэниел, ты все делаешь так же, как пережевываешь пищу?

Конечно, все не могло быть лишь из-за скорого наступления осени, всегда пугающего, ведь шел только… какой же месяц?.. Она останавливалась в раздумье… июль, середина июля, и дни такие длинные и жаркие.

Отбросив все лишнее, она наконец сосредоточилась на цветах своей комнаты, решилась все изменить с бледно-желтого на лавандовый и розовый, однако, разложив ткани для штор, обнаружила, что краски на ее палитре точно таких же цветов (синий с розовыми прожилками, много белого; красный, переходящий в размыто-розовый), и сложила и упаковала отрезы ткани, чтобы ждать сентября, когда она в любом случае собиралась все менять. А потом эти ласковые вопросы Дэниела (может, мне вбежать к нему в комнату и завопить: «Дэниел, ради всего святого, пойди и убей кого-нибудь!»):

– Сшила шторы, дорогая?

– Почти все готово, Дэниел, спасибо.

– С ними тебе больше нравится?

– Да, так намного лучше, спасибо, Дэниел.

– Не благодари, я всего лишь за них заплатил.

И он улыбался ей, потому что это была шутка.

Только с появлением Джимми Уилсона она попыталась оторваться от Дэниела. А Джимми не исполнилось и шестнадцати, он все еще был расплывчатым и неясным. «Ни твидовых пиджаков, – думала она, – ни загара». Джимми так легко переехал в соседний дом и играл в мяч, стуча о забор, и разгуливал по дому, и подружился с Дэниелом, и мать Джимми ожидала, что к ней придут с визитом. Джимми, сидящий на крыльце, бледный на фоне деревьев, холмов и травы, сначала заронил в ней мысль, а потом началась осторожная, шаг за шагом, подготовка.

– Джимми, ты должен научиться рисовать; ты должен попытаться раскрасить холмы и деревья вокруг.

– На самом деле, мэм, у меня мало времени на занятия, вроде живописи. Школа, скауты и домашние задания, знаете ли.

– У тебя руки художника, Джимми.

Длинные пoлдни; частые, теплые пoлдни. («Джимми, поможешь мне сегодня постричь розы? Шипы такие колючие, а у меня нет перчаток…» «У тебя есть минутка, Джимми? Поговори со мной, пока я делаю маникюр, здесь, на солнце… тепло сегодня, правда?» «Когда мне дать тебе урок рисования, Джимми?»)

Ничего явного, ничего смелого. Матери Джимми нанесли визит, она научилась пользоваться задними воротами, пришла с ответным визитом. («Джимми, передай маме чай, будь хорошим мальчиком».)

Очень осторожная, очень тщательная, легкая и ленивая подготовка.

– Джимми, мой муж научит тебя стрелять, так он говорит.

– Я знаю, он обещал мне давным-давно. Но придется дождаться сезона охоты на оленей.

– Зачем дожидаться, Джимми?

– Чтобы охотиться на дичь.

– Понятно. Значит, вы не убьете друг друга? (Слишком внезапно? Слишком смело?)