Обычная девушка

Константин Сергеевич вернулся из очередной поездки в самом ужасном расположении духа. Нет, Терсенов никак не показывал своего настроения, но вот его глаза… Они просто замораживали окружающих.

— Похоже, новенькая не справилась, — заметила экономка, со вздохом облегчения закрыв за собой дверь кухни. Татьяна только что пообщалась с приехавшим хозяином и все никак не могла прийти в себя. Давно Константин Сергеевич не выглядел таким недовольным и напряженным.

Она уселась за стол, поправила дрожащими руками волосы, и принялась наблюдать, как Глаша замешивает тесто.

— Да, уж, Тань.

Кухарка ловко смяла пластичную массу, отложила ее в сторону и посмотрела на подругу.

— Видно, девочка слабой оказалась. Не потянула.

— Я еще сразу подумала, что она не подойдет. Худенькая, бледненькая. Сама, как воробышек, — Татьяна качнула головой, вспомнив тоненькую девушку, с открытым лицом и сияющими глазами. — Хотя, жалко, конечно. Мне она понравилась. Спокойная, приятная, вежливая, не то, что предыдущая.

— Ты про Ленку, что ли? — хмыкнула Глафира. — Та еще "стервь". Как вспомню… "Я не буду есть этот омлет. Сделайте мне яйца-пашот. И побыстрее." — скопировала она капризные интонации предыдущей секретарши. — Пашот. Понимала бы что, — Кухарка презрительно фыркнула и снова решительно смяла тесто. — Правда, силы в ней много было, Константину Сергеевичу аж на полгода хватило. А теперь придется новую искать.

— Еще неизвестно, кого найдут, — экономка покачала головой и покосилась в окно. — Опять какую-нибудь фифу привезут и терпи ее закидоны. То одежда не такая, то кофе недостаточно крепкий.

— Ага, или "жемчуг мелковат", — усмехнулась Глафира. — Удивительно, как они все похожи. Приходят тихими ангелочками, а чуть пообвыкнутся, начинают зарываться.

— Это да. Все, как на подбор, — вздохнула Татьяна. — Кстати, вон Петр Андреевич идет, можно у него спросить, когда нам очередную ждать.

Личный шофер Терсенова, действительно, шел по двору, направляясь к небольшому домику для гостей.

Татьяна торопливо поднялась из-за стола и вышла из кухни, а кухарка беззлобно усмехнулась: — "Ага. Спросить… Знаем мы, чего тебе от Петра Андреевича надо."

Она присыпала мукой доску и принялась лепить пирожки, изредка продолжая что-то еле слышно бормотать.

На усадьбу незаметно опустился вечер.

Тени стали длиннее, от газонов потянуло сыростью, в доме зажглись огни.

В спальне Терсенова было тихо. Пара высоких торшеров создавала в комнате уютный полумрак. В их неярком свете тускло отсвечивала старинная мебель и таинственно поблескивал черный шелк покрывала. Сам хозяин сидел в кресле, и на лице его застыла давно привычная маска безразличия. Правда, внимательный наблюдатель смог бы заметить, как изредка темнеет его взгляд, а между бровями появляется небольшая складочка, свидетельствующая о не самых приятных мыслях.

"Проклятье. Ну, как так вышло? — недоумевал Константин. — Столько лет держать себя в руках и — на тебе. Взять и сорваться."

Он устало вздохнул. Бред какой-то. Надо же было так облажаться? И главное, понимал ведь, что так и будет, и ничего не смог поделать. Повел себя, как неопытный юнец. Идиот. Ну, почему он не сумел остановиться? Знал же, что ничем хорошим не кончится. Так, нет. Понадеялся на свою хваленую выдержку, а она возьми, да подведи. Еще и ритуал этот… Дернула же его нелегкая.

При мысли о предстоящей ночи, в душе поднималась горечь и отчаянно хотелось выругаться, только, что толку? Сам виноват. Не нужно было поддаваться порыву. Не нужно было проявлять слабость. А теперь вот чувствует себя, как долбанный наркоман. До сих пор помнит вкус этой девчонки. И живительную силу ее энергии. Нежной, теплой, притягательной энергии. Какого дьявола он позволил себе настолько забыться?

Терсенов прикрыл глаза. Те дни, что он провел в обществе своего нового соурсе… Они были… необычны. Впервые он так ярко ощутил вкус жизни. Впервые сумел выбраться из привычной серости бытия. И впервые почувствовал себя так… спокойно, что ли. Как будто, наконец-то, попал домой. Или в детство. То самое детство, в котором еще не было постоянной борьбы за существование и бесконечной череды пустых, холодных и чужих, по духу женщин.

Невольно вспомнился большой белый дом с оливковым садом, громкий стрекот цикад, яркое солнце, заливающее все своим ослепительным светом. И мама. Красивая, смеющаяся, молодая. Мама… Она обожала его, баловала, старалась сделать все, чтобы он не ощущал своей ущербности. И всякий раз подчеркивала, что он совершенно нормальный. Такой же, как все остальные.

Костас невесело хмыкнул. Нормальный… Как бы не так.

Жизнь жестоко опровергла это заблуждение матушки. Взросление не принесло ему желанного освобождения, наоборот. Все усиливающаяся жажда, все большее количество доноров, все менее короткие сроки их службы. И постоянная тоска. От вынужденного нахождения в одном доме с посторонними людьми, от привычки скрывать свои чувства, от навязчивой охраны…