Обвал

Да, Енеке так думает, а значит, он сдержит слово, данное фюреру. И, исходя из этой веры командующего, фон Штейц попытался оценить свою деятельность как офицера национал-социалистского воспитания войск. Он пришел к выводу, что не может очертить свою работу точными рамками, точными обязанностями, и поэтому трудно прийти к каким-либо итогам. Он разработал памятку поведения немецкого солдата и офицера в крепости «Крым». Ее содержание знает наизусть каждый, как гимн, как молитву. Но чем она отличается от приказа генерала Енеке по обороне Сапун-горы? В сущности, это одно и то же. Он создал сеть агентов-воспитателей. Но чем эта сеть отличается от сети, которую имеет в войсках гестапо? Разве лишь тем, что люди Гиммлера молча следят за настроением солдат и офицеров и тайно доносят на них, а его подчиненные сначала одергивают неустойчивых, произносят разные высокие слова о долге и победе, а затем в конце концов, так же тайно, сообщают ему, фон Штейцу, имена солдат, охваченных страхом перед возможностью быть сброшенными в море. Он произнес десятки речей и видел, как при этом воодушевляются лица солдат и офицеров. И если это и есть то, на что рассчитывал фюрер, вводя институт офицеров национал-социалистского воспитания в армии, — значит, он, фон Штейц, не просто придаток генерала Енеке и Гиммлера, а самостоятельный орган в руках фюрера…

— Что это он сказал? — наконец поднялся с кресла Енеке.

— Кто?

— Радеску…

— Он сказал: «За спиной моих войск — родина».

— Как это понять? — спросил Енеке, сощурив блеклые глаза.

Фон Штейц и сам сейчас думал над фразой Радеску, но ни к какому выводу прийти не успел. Генералу Радеску он верил, верил потому, что тот сумел выбраться из волжского котла и теперь вот командует дивизией здесь, в крепости. Один факт говорил о многом.

— Я думаю, что Радеску высказал свои заверения сражаться вместе с нами до победного конца.

Енеке сунул в зубы сигарету, но не прикурил, а тут же бросил ее в урну.

— Заверения — хорошо, но практические дела — лучше! — сказал он с раздражением, делая вид, что куда-то спешит.

«Вот так всегда: когда вдвоем — разговора не получается. Енеке осторожничает или вовсе не доверяет мне. Напрасно, напрасно!» Фон Штейц тоже заторопился, сослался на срочные дела и вышел из убежища.

Придя к себе в бункер, он сразу попытался сосредоточить мысли на подвиге лейтенанта Лемке. «Лемке — это фитиль, которым я зажгу сердца крепостных войск! — Фон Штейц не мог иначе думать, его обязанность — зажигать и воспламенять души подчиненных ему людей. — Лемке, по-видимому, член национал-социалистской партии, а если нет, его надо немедленно оформить. Достоин! Радеску тоже молодец, на его дивизию можно положиться. Он понимает: румынам отступать нельзя. А Енеке?» Фон Штейц вдруг чертыхнулся: не может сосредоточиться на одном Лемке, так разбросанно мыслит! Он позвонил в штаб, потребовал, чтобы быстрее прислали к нему лейтенанта, совершившего подвиг.

Ответил майор Грабе (фон Штейц сразу узнал его голос). Грабе сказал:

— Господин полковник, лейтенант Лемке находится у командующего.

— Кто его туда направил? — спросил фон Штейц. Отвернувшись от трубки, он в сердцах бросил: — Идиот! — И уже в трубку выкрикнул: — Это моя область работы! Послушай, Грабе, это ты умудрился послать Лемке к командующему? Ты?

Грабе ответил:

— Так точно, я, господин полковник.

— Почему?

— Генерал Енеке желал с ним поговорить.

— Откуда ты это знаешь?

— Я все знаю, господин полковник.

— Послушай, Грабе, не слишком ли много берешь на себя? В госпитале я обещал устроить что-нибудь страшненькое, помнишь?

Грабе не сразу ответил:

— Я обязан все знать…

— Да кто же ты такой?!

— Майор Грабе, штабной офицер, господин полковник.

Фон Штейц бросил трубку.

— Как бы этот инвалид не оказался гиммлеровским молодчиком! — Фон Штейц ненавидел шпиков, ненавидел потому, что считал их бездельниками, он злился всегда, когда чувствовал на себе пристальный взгляд незнакомого человека.

Грабе, прибывший вместе с ним в Крым на должность штабного офицера, был для него загадкой: майор держался слишком независимо, его считали всезнайкой и на редкость болтливым человеком, но болтовня Грабе всегда казалась фон Штейцу наигранной и еще больше настораживала.

«Слежка за мной, за офицером национал-социалистского воспитания? Чепуха!» Он вновь позвонил в штаб. Ответил кто-то другой:

— Майор Грабе у генерала Енеке.

Фон Штейц тихонько опустил на рычаг трубку: «Неужели Енеке имеет свою агентуру?» Он взглянул на портрет Гитлера, висевший на стене возле письменного стола, и прошептал:

— Мой бог, неужели ты не веришь нам, твоим верным офицерам?