Обвал

— Тут такое дело, Сухов. — Шорников взял меня под руку, чтобы мы ненароком не потеряли друг друга в темноте. — Гитлеровцы пробурили потолок, образовалась во какая дырища! И гогочут сквозь дыру, плескают воду, шумят: «Русь, вода кушайт хочешь?» Проклятые, измываются! В общем, они болтают. Майор решил послушать их, может быть, что-нибудь сболтнут полезное для нас. Думаю, что майор пошлет тебя к этой дыре… Ты заходи, а я останусь, — сказал Шорников, когда мы приблизились к КП, к «келье» майора, и остановились у подводы, груженной двумя охапками соломы. — Мне надо думать, Сухов, и о связи. Майор сказал: «Шорников, ищи. Здесь, — говорит, — в нашей галерее, размещался фронтовой батальон связи. Надо, — говорит, — мобилизовать радиста Семена Шкуренко, он, — говорит, — хохол упрямый, найдет и соберет целую рацию». Я уже кое-кого подключил, чтобы зажечь этой идеей радиста Шкуренко… Входи, входи, Сухов!

Я отвернул попону и вошел в «келью» Русакова, вскинул руку для доклада, гляжу, а майор спит, похрапывает на деревянном топчане, положив руки под голову. Я затаил дыхание, чтобы не нарушить сон майора, но он тут же открыл глаза, сказал:

— А, это ты, Сухов! Садись. — Он показал на камень, покрытый сверху какой-то одежонкой, служивший табуреткой. — Ну садись, садись! Будь как дома.

Я слегка улыбнулся.

— Да, это наш, наш дом. И мы обязаны защищать его до последних сил. Пойдешь ко мне ординарцем? У меня много беготни. — Он надел гимнастерку, подпоясался. — Ты же знаешь, в подземелье я не самый главный. Таких, как наша рота, которая обороняет восточный сектор, в катакомбах несколько гарнизонов, и возглавляет их общий штаб… Ну, совещания различные — раз. Координация боевых действий — два. Организация питания — три. Сбор всякой информации и передача распоряжений. В общем, нужен мне ординарец в ранге порученца. Пойдешь?

— Это же приказ, товарищ майор…

— Конечно, приказ, сержант Сухов. Да-да, Сухов, отныне ты сержант! Приказ о присвоении тебе воинского звания «сержант» оформлю немедленно, как только выйдем из подземелья и вольемся в свою дивизию. — Русаков достал из тумбочки петлицы с прикрепленными к ним сержантскими треугольничками: — Пришивай. У тебя должны быть иголка и нитка. Есть, значит, пришивай сейчас же!..

Дрогнула попона, вошел худой, с провалами щек на смуглом лице старшина:

— Вай, вай, товарищ майор, в моем амбаре почти ничего. Лепешка ехтур[2]. Сахар, понимаешь, тоже ехтур. Понимаешь, думать надо…

Русаков спрятал от меня лицо, опустил голову к тумбочке. Густые, ранее смолянистые волосы уже посеребрила седина.

— Старшина Али Кулиев! — вдруг расправил плечи Русаков. — Да что мне твое «ехтур»! Ты кто есть?

— Повар…

— Не только повар, но еще к тому же и интендант, главный снабженец в роте! Так думай сам! Ступай! Нет, погоди… Радиста Семена Шкуренко уломал?

Кулиев тяжело вздохнул, промолчал.

— Не вешай головы, товарищ сержант. Мы же на своей земле, выкрутимся, дорогой сын Советского Азербайджана. И помни, пожалуйста, что мы защищаем здесь, под этими каменными сводами, и твой родной город Баку… Ну ступай, Али-оглы Мамедов, я надеюсь.

— Обязательно, товарищ майор, — произнес Кулиев и скрылся за попоной.

Русаков повернулся ко мне: в глазах его отражалась тревога.

— Лейтенант Зияков предлагает послать кого-нибудь в поселок Жуковка — ходят слухи, что в Жуковке враг держит продовольственные склады. Голод не тетка, Миколка, схватит за горло — и хана!.. Однако о твоем поручении… Вот что, сержант! Ты сейчас отправишься к пролому — тут рядом — и будешь слушать разговоры гитлеровцев. Все запоминай! Потом сделаем выводы. Да не вздумай подняться по обвалу на поверхность со своею любознательностью!..

Русаков зашарил по карманам, видно, что-то съестное искал для меня. Но, ничего не найдя, виновато развел руками:

— Извини, сержант. Ступай…

3

Я давно заметил: старшина Али Кулиев каждую ночь, когда бойцы спят, когда тишина охватывает все катакомбы — отсеки и галереи, тяжелые своды, — открывает свой «амбар»-сундук и, погремев в нем, куда-то уходит с фонарем, крадучись и озираясь.

Майор Русаков, оставив на КП за себя старшего лейтенанта Бокова, отправился на боевые позиции, а мне приказал отлежаться «от своих нервных дежурств у пролома». Старшина Кулиев уже открыл крышку своего «амбара»-сундука и, погремев в нем — пожалуй, пустом, — украдкой что-то положил себе за пазуху, тихо, как бы сокрушаясь, произнес:

— Мало, мало, одни крохи, — и направился в темноту самого длинного отсека.

Так я — за ним, на этот раз из любопытства:

— Али-оглы, куда ты все же отлучаешься по ночам, яолдаш?

— Вернись, Миколка-оглы… Пока нельзя, майор держит это в секрете.

Но Али говорил не строго, вроде бы и не прочь, чтобы я следовал за ним, ведь ходить по катакомбам вдвоем менее опасно — если уж в темноте расшибешь башку, товарищ не оставит в беде. Он поднял фонарь, осветил:

— Ты Семена Шкуренко не забыл?

— Нет. Но он же пропал бесследно еще две недели назад.

— Пропал! Пропал! А может, и не пропал. Ну ладно, топай за мной. Если проболтаешься, язык вырву. С Девичьей башни сброшу… после войны.