Обвал

— Кончились боеприпасы, — сообщил Бугров. — Гони под гору! Григорий, не теряй разума!

Хоботок вражеского орудия дохнул огоньком. Снаряд чиркнул по башне. Бурмин отметил: «Касательный!» — и, не сбавляя скорости, опрокинул орудие; оно свалилось набок, потом перевернулось раза три. Григорий сделал крутой разворот, намереваясь расплющить пушку.

Но в это мгновение полыхнуло впереди, процокали осколки по лбу танка. Григорий налег на рычаг, и танк бросился в сторону. Он шел ходко, и, оттого что машина бежала, утрамбовывая под собою землю, Бурмин понял, что взрыв не повредил гусеницы, что «бегунки» исправно бросают траки и мотор по-прежнему несет стальную махину. И потому что все было в порядке, ему очень захотелось вернуться и начисто разорить проклятое гнездо немецких артиллеристов. И он повернул бы, несмотря на то что Бугров, трезво оценив обстановку, настойчиво требовал выйти из боя, но как раз в то мгновение, когда Бурмин напружинил руку, чтобы развернуть танк, из-под земли брызнули огненные фонтаны.

Снаряды ложились вокруг, и уйти из этого опасного ожерелья было почти невозможно. Но Бурмин все же нашел подходящую щель, направил исхлестанный осколками танк в щербатинку, узкой улочкой выскочил к проливу, к переправам, сплошь занятым войсками. Он вышел из машины и окончательно убедился — все же прорвался к своим! Его охватила такая радость, что он захохотал во весь голос. И вдруг, когда из танка подняли Кашеварова, надломившись, бездыханным рухнул на землю. И только тогда Петушков заметил: низ живота у Бурмина весь в крови, потом уже увидел две пробоины в танке…

— Похоронить как героя! — сказал окончательно пришедший в себя Кашеваров и вдруг приумолк: у Петушкова из-под полы шинели показалась кровь…

Спуск к проливу, насколько видел глаз, сплошь заполнен бойцами, ожидавшими подхода кораблей. По всей поверхности пролива крякали снаряды, поднимая искрящиеся столбы воды. Они тянулись к небу, на мгновение замирали стоймя и с грохотом оседали, исчезая в кипящей пучине. К маленькой, полуистерзанной дощатой пристани подходило суденышко. Берег вдруг качнулся, придвинулся и замер. Катер ловчился: то стопорил, то отворачивал в сторону, то, развернувшись, вновь пытался подойти к искалеченному причалу. Наконец он все же присосался к размочаленному мостику, и Ольгин заметил брошенную с корабля веревку, ему даже почудилось жалобное дзиньканье летящего конца, подхваченного сразу десятками протянутых рук.

Толпа хлынула на палубу тугой волной, и кораблик, качнувшись, осел ниже причала, затем, черпая бортами воду, с трудом оттолкнулся от берега, пополз в частокол разрывов…

Ольгин понял, что к пристани ему не пробиться, да и грузят только раненых. Он пошел вниз и вскоре набрел на кавалеристов: конники, в одних трусах, приторачивали к седлам вещмешки. Среди них Ольгин опознал майора Андрея Кравцова, ординарца полковника Кашеварова сержанта Мальцева, все лицо которого было покрыто синяками. Ольгин догадался — кавалеристы собрались плыть через пролив на лошадях. И командовал тут майор Кравцов.

— А доплывете, товарищ майор? Хватит ли сил и сноровки у лошадей?

— Преодолеем, товарищ полковник. Нам крайне необходимо. Вот сержант Мальцев в точности знает — гитлеровцы приготовились пустить в ход газы. Надо, чтобы весь мир знал об этом чудовищном акте…

Подскакал на коне Прошка в полной форме, доложил Андрею Кравцову:

— Братеня, полковник Кашеваров погружен на катер.

— Выживет?

— Обязательно, братеня. Он сильно контужен и ранен в руку и голову. А майор Петушков в ногу осколком… Братеня, я остаюсь здесь… В катакомбах, говорят, полно нашего брата. Я буду ждать тебя, Андрюша…

— Непременно, Проша! — сказал майор Кравцов, поцеловал Прокопия. — Вернусь, жди, крепко жди! — Андрей посмотрел на Ольгина и по лицу определил, что полковник весь в ожидании. — Что вы раздумываете? Проша, отдай полковнику коня.

Ольгин мигом разделся, скатал в тугой катышек обмундирование, приторочил к седлу и молча повел лошадь к воде.

…В тот день немилосердно палило солнце. Коса Чушка, узенькая лента земли, далеко вонзившаяся в море, курилась желтой пылью: по ней непрерывным потоком шли переправившиеся войска, успевшие на ходу сорганизоваться в роты и батальоны. Они шли, жадно ощущая радость выхваченной из лап смерти жизни. Шли, готовые вновь броситься в тяжкие испытания во имя вечной жизни. Только Ольгин уже ничего не мог ощущать — тело его, выброшенное на берег, лежало на мокром песке. Набегали волны, ноги приподнимались, отчего казалось, что Ольгин силится встать и пройти полностью не пройденную до конца свою солдатскую версту…

ГЛАВА ПЯТАЯ ЧАС ПОСЛЕДНЕЙ НОЧИ

1