Общий любимец публики

   Весь городе был занят толками о деле Матова, которое обсуждалось на все лады. Как бывает в таких случаях, общественное мнение раздвоилось: одни были на стороне Матова, другие -- против него. Проявление общественнаго мнения принимало бурный характер, особенно в клубе. Нужно заметить, что большинство было не на стороне Матова. Люди, которые еще недавно заискивали пред ним и считали его своим лучшим другом, сейчас нападали на него с особенным азартом, точно старались выкупить напрасно затраченную энергию. Старик Войвод достаточно видел на своем веку всевозможных метаморфоз, но этот случай его прямо возмущал, как проявление самых темных инстинктов толпы, Ведь суд будет, присяжные скажут свое слово,-- зачем же торжествовать и радоваться прежде времени?   Это дело вообще доставляло Войводу немало неприятностей, начиная с того, что Вера Васильевна страшно волновалась. Самое скверное было то, что она волновалась молча и ничего не говорила мужу, как делала обыкновенно. Потом сам герой дня -- Матов -- начал ездить уж очень часто, и Вера Васильевна после каждаго его визита теряла последния силы и бродила, как в воду опущенная. Так нельзя было оставить дальше, и Войвод решил обясниться с Матовым начистоту. Этот безумец должен же понять наконец собственное безумие...   Во всем городе меньше всех волновался сам Матов. Он бывал в клубе каждый вечер и держал себя так, как будто ничего особеннаго не случилось. Правда, он постоянно подкреплял себя за буфетом и уезжал домой каждый раз сильно навеселе. Войвод часто встречался с ним вечерами и решился привести в исполнение свой план именно в клубе, как на нейтральной почве. Подходящаго случая не пришлось ждать долго. Раз Войвод был в хорошем выигрыше и отправился в буфет поужинать. Матов был там и подсел к нему.   -- Вам чертовски везет...-- заговорил Матов первым.   -- Вы находите?   -- Общий голос... Конечно, нехорошо радоваться чужому несчастью, но я с удовольствием наблюдаю, как мой бывший друг Бережецкий все проигрывает. Кажется, он уже просадил тысяч десять...   -- Право, не знаю... Трудно считать деньги в чужом кармане; к тому же меня чужия денежныя дела никогда не интересовали.   Матов засмеялся. Все игроки не любили говорить о деньгах и картах.   -- Виноват, я болтаю пустяки,-- сознался Матов, закуривая сигару.-- Я тоже не охотник до чужих дел, а так, сорвалось с языка...   Войвод, не торопясь, пил красное вино и как-то вопросительно смотрел на Матова. Этот взгляд заставлял последняго немного сжаться, как не выучившаго урок школьника, на котораго смотрит строгий учитель.   -- Вы, кажется, Николай Сергеич, хотели намекнуть,-- тянул Войгод,-- да, намекнуть, что лучшая половина денег Бережецкаго перешла в мой карман.. Очень может быть, что и так. Не спорю... Ведь если разобрать серьезно, так в жизни все мы игроки... Разница только в том, что одне играют за своею личной ответственностью, другие -- за чужой счете...   -- Вы не договариваете...   Войвод еще раз посмотрел на Матова, оглянулся кругом -- в столовой никого не было, и, разглаживая бороду, спокойно заговорил:   -- Вы угадали, Николай Сергеевич... Скажу больше: вы отлично понимаете, о чем я хочу поговорить с вами. Да... Но не будем ставить над "и" точку. Я не стал бы говорить, если бы не уважал вас, как умнаго и очень даровитаго человека. Мне просто обидно за вас...   -- Представьте себе, что я решительно ничего не понимаю...-- смущенно проговорил Матов.-- Если вы хотите говорить о моем несчастном деле, о котором в городе звонят, во все колокола, то...   -- Нет, нет... Это ваше дело, а я хочу поговорить с вами о тем, что немного касается и меня.   -- А... теперь я понимаю... Я к вашим услугам. Я даже могу предупредить ваш вопрос и облегчить наше обяснение: да, я люблю Веру Васильевну... О таких вещах как-то не принято говорить мужьям, но вы сами пожелали поставить вопрос ребром... Скажу откровенно: я уже давно потерял голову.   Войвод сделал глоток вина, подвинулся совсем близко к Матову и заговорил таким тоном, как говорят очень хорошие знакомые.   -- Что вы потеряли голову -- я не буду спорит, а что вы любите Веру Васильевну -- позвольте мне не согласиться. Да, не любите... Ведь вы думаете только о себе, а любящий человек именно о себе-то и забывает. Скажу проще: зачем вы мучите Веру Васильевну? Ведь вы и раньше никогда ее не любили... Вы не знаете, какая это чистая и светлая натура. Ведь это ребенок, доверчивый и любящий, но за каждый шаг котораго приходится отвечать... Заметьте, что я ничего не говорю о себе, хотя на это и имею некоторое право. Могу вас уверить, что именно о себе я меньше всего думаю... Да, вы ее ее любите.   Матов хотел что-то возражать, но Войвод его остановил движением руки.   -- Позвольте кончить... Вы видите, что я нисколько не волнуюсь, и мы можем обсуждать вопрос с необходимым для него спокойствием. Итак, повторяю, вы не любите Веры Васильевны, потому что ставите ее в фальшивое положение. Ведь такия натуры не гнутся, а ломаются, как сталь. Ведь, если бы я заметил, что я лишний и что я именно мешаю ей жить, поверьте, я нашел бы в себе достаточно силы, чтобы устранить себя. Так была бы и теперь, если бы... Да, если бы вы сумели сделать ее счастливой.   Матов вскочил и, ероша свои кудри, несколько раз прошелся по комнате. Вот так обяснение!.. Этот старик -- настоящий крупный зверь, который давит с расчетом.   -- Мое положение в данном случае почти комично...-- заговорил он, принимая небрежный тон.-- Мне трудно оспаривать вашу основную мысль, потому что каждый любит по-своему и ненавидит по-своему. Общей мерки нет и не может быть... Я могу только повторить то, с чего начал: я люблю Веру Васильевну, хотя и не разсчитываю на взаимность... Может-быть, это тоже область эгоизма. Но ведь весь вопрос в том, что вы, как мне кажется, желаете предявить ко мне какия-то требования. Я готов их выслушать...   -- Требование самое простое: вы должны оставить в покое Веру Васильевну, как это должен сделать каждый порядочный человек. Это не требование, а единственный логический вывод... Как муж, я имел бы право высказать это в несколько иной форме, но ведь здесь дело идет не обо мне, и я говорю сейчас, как посторонний человек. Наконец поставьте себя в мое положение и поймите только одно, что я меньше всего имею в виду свои личные интересы...   -- Иван Григорьич, ведь это единственное обяснение в своем роде...   В столовую вошел Галстунин, и обяснение кончилось. Матов чувствовал только одно: если бы Войвод избил его, ему было бы легче. Войвод разсчитался за свой ужин, спокойно раскурил сигару и пошел наверх, в "детскую", где шла неустанная игра. Матов догнал его на лестнице и, схватив за руку, проговорил:   -- Иван Григорьич, я не желаю вашего великодушия... Что женщины принимают, как должное,-- обидно для мужчины.   Войвод остановился и, не вынимая изо рта сигары, ответил:   -- Еще раз вы говорите о себе, Николай Сергеевич, причем забываете, что обиженная сторона -- я... Единственное, что я могу вам предложить,-- обяснитесь откровенно с Верой Васильевной сами. Могу вас уверить, что я до сих пор не дал ей ни малейшаго повода, что замечаю или подозреваю что-нибудь.   Он пошел вверх по лестнице, легко и свободно ступая со ступеньки на ступеньку, а Матов стоял на том же месте, чувствуя, как все у него кружится в голове.