Общий любимец публики

   Ужин вышел гораздо оживленнее, чем можно было ожидать. Присутствие Лихонина все-таки до известной степени вносило некоторую неловкость, и все поневоле делались неестественными, за исключением Матова и Войвода. Лихонин снисходительно скучал, ничего не ел и пил содовую воду, подкрашенную красным вином. Все его внимание сосредоточивалось на "друге", и магнат несколько раз повторил:   -- Мне кажется, что ты сегодня не совсем здоров, Андрей? Вообще, ты мне не нравишься...   "Друг" едва удостаивал своего принципала каким-то коротким ответом сквозь зубы и ел за двоих, за что Ольга Ивановна готова была его расцеловать. Вот это настоящий гость, который не срамит хозяйку. Тоже вот и Чагин хорошо ест, а пьет даже лишнее.   -- Вот бы моего третьяго пункта стравить с лихонинским Андрюшкой?-- шептал Самгин не слушавшему его Войводу.-- Два сапога пара... Мой-то почище будет: вон как водку хлещет. Ужо накажу ему вызвать Андрюшку на дуэль... Он у меня на это дело мастер...   -- Не делай этого...-- советовал Войвод.-- В чужом доме как-то неудобно...   -- Не-у-доб-но?-- удивился Самгин.-- А ежели я желаю удивить почтеннейшую публику? И даже очень просто...   -- Вы забываете, что здесь дамы...   -- Ну, оне извинят старика.   В середине ужина Парасковья Асафовна подошла к Ольге Ивановне и встревоженно шепнула:   -- Змей-то наш...   -- Здесь?!-- вспылила Ольга Ивановна.   -- А вон он сидит... За Чагина прячется. Я его давеча таки-выпроводила, а он через куфню забрался... Ну, не змей ли?!   Гущин смотрел Ольге Ивановне прямо в глаза и даже улыбался, точно хотел сказать, что теперь из-за стола его уже нельзя выгнать и что он очень рад поужинать вместе с "страшным" сибирским миллионером. Парасковья Асафовна не утерпела и, проходя мимо, ткнула его кулаком в бок.   -- Ах, это вы-с, любезнейшая сестрица?-- нимало не смутился Гущин и прибавил, обращаясь к Чагину: -- уж как я подвержен родственникам -- даже разсказать невозможно. И они жить без меня не могут, потому как я есть добрый человек...   Анненька сидела рядом с Верой Васильевной и возмущалась, что Лихонин не обращает никакого внимания на дам, точно за столом сидят кошки. Впрочем, он раза два посмотрел на Веру Васильевну своими усталыми, прищуренными глазами и даже, повидимому, хотел что-то сказать, но ограничился тем, что только пожевал своими безкровными, сухими губами. Бережецкий как-то весь надулся, когда появился этот сибирский мешок с золотом, и принял обиженный вид. Сейчас он занимал дам, намеренно не замечая присутствия Лихонина и не вмешиваясь в общий застольный разговор. Он дошел до того, что даже заговорил о женском вопросе и начал доказывать, что в будущем то больное чувство, которой мы называем любовью, сменится простой дружбой и взаимным уважением.   -- Вы, кажется, заглядываете в слишком уже далекое будущее,-- заметила Вера Васильевна.   -- Это мое глубокое убеждение,-- настаивал Бережецкий, закручивая усы.-- Прежде всего уважение. Да... Мы насильно взвинчиваем себя и гипнотизируем собственную волю. Отчего, например, я, считающий себя нормальным и правоспособным человеком, должен сделаться безумцем? А наша любовь именно безумие и служит подкладкой целаго ряда специфических преступлений...   -- Когда вы говорите, мне кажется, что я еду по железной дороге,-- шутила Вера Васильевна.-- Так все просто, удобно и приспособлено...   -- Прибавьте: и клонить ко сну,-- вмешался Матов, подходя к разговаривавшим.   -- Ник страдает манией остроумия,-- с достоинством обяснил Бережецкий.-- Это неизлечимая форма утраченнаго мозгового равновесия...   -- А вы большие друзья?-- спросила Вера Васильевна.-- Я могу только позавидовать... Женщинам это чувство недоступно. Мы неспособны переносить чужое превосходство...   -- Вы клевещете на себя, Вера Васильевна,-- сказал Бережецкий.   Ольга Ивановна все время следила за мужем и, когда он подошел к Вере Васильевне, не вытерпела и вызвала его в гостиную, где и произошел семейный разговор.   -- Ты бы хоть при чужих-то людях постыдился меня срамить!-- накинулась Ольга Ивановна, задыхаясь от волнения.-- Назвал гостей полон дом, я из кожи лезу, чтобы угодить всем, а он ухаживает за этой мерзавкой...   -- Ольга, не смей так говорить!   -- А вот и смею... Я у себя, в собственном доме, и могу всех твоих гостей выгнать сейчас же на улицу. Так и знай... Только подойди к этой мерзавке. У ней стыда-то ни капельки нет... Вон как она на Бережецкаго глаза безстыжие выворачивает. Холостому это, может, и на руку, а ты женатый...   -- Хорошо, хорошо... Мы поговорим об этом потом, когда гости уйдут.   Вернувшись в столовую, Матов ответил на немой вопрос Веры Васильевны:   -- Ольга Ивановна по секрету доказывала мне, что я плохой хозяин, и доказывала очень трогательно.   Бережецкий брезгливо пожал плечами. Он "не переваривал" Ольги Ивановны, которая возмущала его своим неуменьем держать себя. Для Бережецкаго все заключалось именно в приличиях, а Ольга Ивановна нет-нет и скажет что-нибудь такое, что покоробит воспитаннаго в строгих приличиях человека.   К концу ужина начались шумные разговоры. Самгин хохотал, как дикарь, запрокидывая голову. Около него сидел Щепетильников и разсказывал анекдоты.   -- Ах, ты, кошка тебя залягай!-- повторял неистовый старик.-- Этак ты и уморишь меня, ежовая голова.   У Щепетильникова была заведена особая книжечка, в которой он аккуратно записывал каждый новый анекдот. Отправляясь куда-нибудь в гости, он перечитывал свою запись и выбирал подходящие к случаю анекдоты, начинавшиеся стереотипной фразой: "А вот какой случай вышел, господа...". Бармин все время за ужином молчал, вопросительно поглядывая на Войвода. Но получался один ответ: "Нужно подождать". Чего же было еще ждать? Лихонин возьмет и уедет -- вот и дождешься. Если бы еще он пил,-- тогда другое дело. Потом Бармин сердился на Веру Васильевну, которая решительно не умела заинтриговать сибирскаго магната. А еще красивая женщина... Единственная надежда оставалась на кофе и ликеры, потому что Лихонин чувствовал к ним слабость, хотя вино делало его еще более зеленым и безжизненным. На беду, к Лихонину точно прилип доктор Окунев и одолевал его какими-то медицинскими разговорами самаго мрачнаго свойства,-- о модной неврастении, прогрессивном параличе, о разных типах душевнаго разстройства.   -- Да?-- устало спрашивал Лихонин.-- Это очень интересно... И в конце концов ваши пациенты умирают, доктор?   -- Не всегда, но бывают случаи.   Впрочем, доктор неожиданно всех выручил, когда заявил, что он игрок но натуре и что он только воздерживается от крупной игры из принципа.   -- Это очень интересно...-- засмеялся Лихонин.-- Произведемте опыт. А что касается принципа, то ведь это вещь слишком условная. Хотите, доктор, я буду играть на ваше счастье?   Это смутило почтеннаго эскулапа, вызвав общий смех.   -- Со мной так мало денег...-- смущенно обяснял он.   -- Ничего, мы поверим вам на слово!-- отозвалось несколько голосом, а Самгин прибавил:   -- Ставлю за дохтура сотельный билет. Где наше не пропадало!..   -- Тогда, господа, лучше перейдемте в кабинет...-- предложил Матов.-- Здесь неудобно.   Анненька была глубоко возмущена и открыто протестовала:   -- Что же это такое: опять карты? Как вам не стыдно, господа?.. Кто же будет занимать дам?   Ее уже никто не слушал, даже Бережецкий, который хотел показать Лихонину за карточным столом, какой он умный человек.     "Цыгане шумною толпой   По Бессарабии кочуют",--     продекламировал кто-то, когда гости сразу поднялись со своих мест.