Общая тетрадь

Ни один тиран еще не приходил к власти, заявляя, что он тиран и собирается исключительно тиранствовать. Он приходил как благодетель, мечтающий о тотальном и непременном процветании всего, что способно расцвести. Режиссура появилась – как всеобъемлющее единоличное волеизъявление, – чтобы вывести искусство театра к новым рубежам совершенства. Чтобы соразмерить, гармонизировать и развить все элементы театра для его же блага. Гипертрофия единоличной воли привела к тому, к чему только и могла привести, – театр размножился количественно (свобода воли – сокрушительный соблазн, чрезвычайно привлекательный для мужчин в принципе) и распался на сумму одиноких молекул. Есть музыка, есть живопись, но театра – нет. Существует театр Захарова плюс театр Любимова плюс театр Фоменко плюс театр Виктюка плюс театр Фокина плюс театр Яновской плюс театр Додина плюс театр Тютькина плюс театр Пупкина… Пупкин преобладает. В каждый из этих театров мы входим, обреченные судить художника по законам, им самим над собою признанным, но никто этих законов нам объяснять не собирается. Догадайся, мол, сама. Любой поход в современный театр – езда в незнаемое. Вот иду на спектакль Владимира Мирзоева. У него «есть имя» – в пределах Москвы. В умах просвещенной публики открыт бледный, но читаемый файл «Владимир Мирзоев – современный экспериментальный режиссер». Правда, большинство зрителей опираются на другие подпорки. Типа «Сергей Маковецкий – хороший актер». Одна зрительница объясняла другой свой поход на спектакль «Амфитрион» Мирзоева-Мольера следующим образом: «там написано – комедия». То есть ее файл гласил: «комедия – это когда смешно и не скучно». Творческая воля режиссера Мирзоева опровергла все эти жалкие файлы – никоим образом нельзя было поверить, что «Амфитрион» Мольера – комедия, а Сергей Маковецкий – хороший актер. Вместо кривляющихся в произвольном рисунке актеров могли быть любые другие, вместо Мольера – кто угодно. Режиссер, на свой лад, был вдохновенен и, так сказать, говорлив – но его язык был известен только ему самому и тем немногим интерпретаторам из театроведов, что умеют, вследствие особых способностей ума, дешифровать любую абракадабру. Почему, к примеру, во время объяснения с Алкменой, Амфитрион, тарахтя текст, размеренно заворачивает ее в рулон холста? Потому что современный театр ищет средства выразительности. Почему невнятен предельно четкий мольеровский сюжет? Потому что автор спектакля – режиссер, а он создает свой творческий мир. Это права, которые не обсуждаются, они давно завоеваны и подлежат воспроизводству все новыми и новыми силами. Вот приехал юноша в столицу и поступил учиться на режиссера. И он читает книжку «Режиссер Мейерхольд». И узнает из книжки, что Мейерхольд ставил в основном что хотел, переделывал пьесы как ему было угодно, актеры его слушались беспрекословно или уходили, жена что требовала, то и играла, зритель валил валом, критики писали беспрерывно, а слава росла и вырывалась за пределы отечества. Правда, Мейерхольд был гений – так что за беда! Кто может запретить человеку надеяться, что он тоже молодец. Правда, Мейерхольд обладал исключительным актерским талантом. Но ведь это сегодня для режиссера необязательно. Правда, Мейерхольд был образован и дружил с выдающимися людьми своего века. Но и я образуюсь, думает юноша, а мои приятели могут со временем оказаться выдающимися людьми…

Да. Это – непременное условие. Всякий Он – гений. Когда Он перестает верить в это, Он – конченый человек. Он прекращает быть Мейерхольдом.

Мейерхольд – отец почти всего нашего современного театра отнюдь не потому, что этот театр следует его методам, открытиям или копирует его решения. Мейерхольд создал модель режиссерской личности и режиссерского поведения, которые были восприняты и воспроизведены – ну конечно, в куда более слабом, разжиженном виде – десятками молодых людей, желающими делать театр. Обаяние Мейерхольда в сравнении с 1960-ми годами ничуть не померкло и в годы 1990-е. Сказка его судьбы – одно из выдающихся романтических произведений русской жизни. Сыграв в единственном и неповторимом русском спектакле «Чайка» не кого-нибудь, а Треплева, он покидает учителей. Лучший ученик (за актерское мастерство, как помнится, Мейерхольд получил у Немировича-Данченко пять с плюсом) уходит от учителя: воля к самостоятельности, к свободе ведет его к новым берегам, где все лучезарно и сказочно, все в романтических светотенях – оглушительные провалы и головокружительные успехи, лица любимых актрис, взаимоотношения с революцией, драматургами и властями. Театр его называется ТИМ – театр имени Мейерхольда – это при жизни своего создателя. Мейерхольд, на свой экстремистский лад, был правдив и откровенен. На многих современных театрах стоило бы написать имена их главных режиссеров, сняв всякие там жалкие псевдонимы. Театр Мейерхольда был тотальным выражением единоличной художественной воли Мейерхольда. Это – изобретение XX века и это – действующая модель современного театра.