Общая тетрадь

Наверное, это – идеальная матрица судьбы всякого Его: получить в полное владение кусок жилого пространства, которым позволено править до поры, пока смерть не разлучит. Его смерть, однако, уносит с собою всякий смысл существования подвластного Ему пространства. Когда Он умирает, то труппе театра следовало бы, наподобие верных жен индийских раджей, лечь в могилу вместе с ним. Они по слабости натуры этого не делают. Начинается существование в мире теней. Они ждут другого Его – того, кто в силах вдохнуть новую жизнь в их призрачные силуэты. Но Он, настоящий, прирожденный Он, избегает призраков с отягченной наследственностью (жизнь в царстве предыдущего Его) – Ему нужные свежие, румяные лица, глаза, блестящие от энтузиастических надежд, крупный запас золотой веры… Это не дохлая романтика, а будни театра. «О нет, так жить нельзя – но любят не иначе!» – воскликнул Альфред де Мюссе по другому, конечно, поводу. На Броккене вообще не жалуют скептиков, тыкающих пальцем в туманы и интересующихся: «А это у вас что? А это вы к чему?» При виде этих несносных, но, хвала Аллаху, редких персонажей Его глаза подергиваются холодом и печалью. Ему нужна подлинная нежность – она и есть понимание. Ему трудно. Ему всегда трудно. Ему нужны верные люди. Ему всегда нужны верные люди. Если вокруг Него сто верных людей – Он никогда не упустит случая прикупить сто первого (не деньгами – что вы! Взглядом. Тем неописуемым взглядом, которым женщины в поиске притягивают потенциальных любовников). Это нужно Ему, когда Он – Скиталец, но тем нужнее это Ему, когда Он – уже Сиделец. Для превращения Его-Скитальца в Его-Сидельца требуется известный бег времени. Если этого превращения не происходит, Скиталец растворяется в информационном поле Земли или иным образом гибнет. Обращение Скитальца в Сидельца должно произойти до пятидесятилетнего рубежа его биографии, иначе оно будет слишком болезненным. Главное осуществляемое Им дело – проведение в жизнь акта единоличного хотения. Когда мы читаем или слышим информацию о том, что режиссер Н. поставил такую-то пиэсу, то относимся к сообщению с тем же эпическим спокойствием, с каким древние греки воспринимали деяния древнего греческого рока. Ни удивления, ни восторга, ни тревожных вопросов. Поставил – значит, так тому и быть. Почему поставил эту пиэсу, а не другую – та кой темы даже и не возникает в уме. Никто не сопровождает деяние режиссера э На неуместными восклицаниями типа «Вот те раз!», «Да зачем это?» или «Ой, не к добру оно все…» Реакция одна и может быть описана так: «Поставил, значит? Угм. А кто видел? Р.Д. хвалит? Ну, этому я не верю. М.Д. не нравится? А О.С.? Угм. Может, посмотреть, что ли…» (Если в инициалах вы угадываете имена известных критиков, то не беспокойтесь – у каждого зрителя свои Р.Д., М.Д. и О.С.)

Он – в любой стране Он. И в любой стране Его слава никак не связана с Его реальными способностями к воспроизводству театра. Некоторые называют это талантом. Я думаю, употребление данного термина излишне. Оно поведет нас ложной тропой предпочтений и вкусовщины. Я лучше приведу яркий, убедительный пример.